У Дона Великого - [8]

Дмитрий Иванович шел рядом со стариком со смешанным чувством злости и отвращения, которое он всегда испытывал при встречах со старшим Вельяминовым. Непомерная тупая спесь мешала этому родовитому боярину видеть дальше своего носа, и он общему делу вредил хоть и мелко, но всегда больно. А сколько их таких-то сидят по своим боярским усадьбам! Да и не одни бояре. А князья иные… Руками и зубами вцепились лишь в свои владения, а всей земли русской за ними не видят. Слепцы! То и дело приходится силой выколачивать из них сию стародавнюю блажь…

У крайней, уже догоравшей избы, низко опустив на грудь черную, как смоль, бороду, стоял Васюк Сухоборец. Он как прибежал с поля с цепом, так и застыл окаменело, опершись на него заскорузлыми, черными от копоти руками. Неподалеку от порога, зажав в посиневших руках комочки земли, лежала зарубленная Челибеем его жена. Белая ее сорочка была залита кровью, голова почти отделена от тела, и между тонких холодных губ тускло мерцал мертвый оскал зубов.

Увидев князя и его свиту, Васюк быстро мазнул ладонями по глазам, повернулся и отрешенно, молча поклонился. Дмитрий Иванович задержался у двора и, вздохнув, перекрестился. Его примеру последовали остальные. Отрядив двух отроков, чтобы помочь кузнецу похоронить убитую, князь медленно двинулся дальше.

В это время прискакали воины, посланные в погоню за ордынцами. Старший доложил, что врагам удалось скрыться в лесной чащобе. Поймали лишь одного пленника. Он-то и поведал, что тут, совсем рядом, в лесу прятался сам Бегич.

— Мы весь лес прочесали, стоянку, где он ночевал, нашли, а сам Бегич сгинул, как в воду канул. Мы оставили на два дня сторожу малую, авось мурза опять где объявится или какая другая шайка врагов в лесу закопошится.

— Ишь старая лиса! — усмехнулся Дмитрий Иванович. — Мы его бог знает где искали, а он тут, под боком, ночевать устроился. Жалко, не поймали. Мне бы любо было на него поглядеть.

…Приземистая изба отца Алены освещалась через два подслеповатых окошка, затянутых бычьими пузырями. Яркий летний день тщетно бился в эти пузыри блеском солнечных лучей, в избу проникало их очень мало, и они тусклыми зайчиками падали на земляной пол.

В переднем углу, под образами, на широкой лавке сидел Владимир Андреевич и, по-кошачьи щуря глаза, с удовольствием потягивал из большой глиняной кружки холодный сладковато-кислый квас. На другом конце стола воевода Боброк уже опорожнил свою кружку и, расправив бороду, стал вертеть круглую бляху, висевшую на золотой цепочке у него на шее, — знак воеводства и особого княжеского доверия. Бренк стоял с кружкой у чисто выбеленной русской печи, как всегда, молчаливый и скромный.

Только одна кружка, полная бурого кваса с чепчиком белой пены наверху, темнела нетронутая на краю стола. Дмитрий Иванович пока к ней не прикоснулся, ходил взад-вперед по избе и о чем-то думал. Отец Алены, болтая пустым левым рукавом, возился в дальнем углу избы, пытаясь веником поскорее запихнуть под лавку предательский мусор.

Дмитрию Ивановичу было двадцать восемь лет, но густая каштановая борода и пушистые, сливавшиеся с нею усы делали его старше. Широкий прямой нос и крупные, сдвинутые к переносице брови придавали лицу князя строгость и даже суровость, особенно сейчас, когда его умные, с карим отблеском глаза были подернуты дымкой озабоченности. При каждом шаге полы его темно-синей накидки, наброшенной поверх лат и скрепленной золотой застежкой на груди, отскакивали далеко, обнажая мягкие сафьяновые сапоги и отделанные позолотой ножны меча.

Владимир Андреевич, покончив с квасом, почмокал губами и спросил:

— Зачем, старче, сам веником орудуешь, отчего баба твоя глаз не кажет?

Старик разогнул спину, взглянул на князя, и губы его слегка дрогнули.

— Баба? — произнес он глухо. — Померла моя баба, княже, в Орде померла…

— В Орде? — переспросил Владимир Андреевич.

— Хоть и молод ты, княже, а поди помнишь, как хан Тогай погром творил на нашей земле? — негромко и внешне спокойно сказал старик. — Нас в ту пору с женой в полон увели… Живность всю забрали, избу пожгли… Благо, добрые люди дочке с голоду тут погибнуть не дали…

— Так в Орде жена твоя и сгинула? — участливо спросил князь.

— Сам ведаешь, княже, какое житье в басурманском полоне. Изохальничали ее нехристи, ну баба и не стерпела, повесилась…

Старик умолк. Упала гнетущая тишина. Дмитрий Иванович перестал ходить, пытливо посмотрел на хозяина избы. Боброк приподнял седые нависшие брови и спросил:

— А сам ушел?

— Ушел, с памяткой вот, — качнул культей руки старик и горько усмехнулся.

Снова воцарилась тишина. Старик оставался как будто спокойным, но все присутствующие почувствовали, что под этой личиной он давно уже мужественно носит в своем сердце глубокую, неистребимую печаль.

Владимир Андреевич побарабанил пальцами по столу и шумно вздохнул:

— Эх, Орда, Орда! Сколько лет давит нас сие слово тяжким камнем. Поди сыщи на святой Руси деревню аль город, по коим не прошлась бы басурманская сабля.

Дмитрий Иванович молча оглянулся на это восклицание, посуровел. Он подошел к столу, залпом выпил свою кружку кваса и подал ее хозяину.