У Дона Великого - [12]

Перед въездом на мост поднималась высокая деревянная арка, наверху ее также развевалось пятиугольное белое знамя с девятью лентами и пучком волос, только поменьше. Под аркой неторопливо прохаживался нукер-охранник из дворцовых тургаудов и сердито отмахивался от невесть откуда появившегося старика воина. Старик, держа под уздцы лошадь, ходил взад-вперед за часовым и о чем-то его просил. Праздничный чапан, малахай и все лицо старика были в пыли: как видно, он прибыл издалека.

Это был Мусук, отец Ахмата. Из дальнего полуоседлого кочевья решил он добраться до самого «владыки суши и моря» в поисках справедливости. Мусук надеялся, что Мамай помнит того, кто некогда спас ему жизнь в бою и кому он, будучи еще темником, собственноручно повесил на грудь деревянную пейцзу[13]. Старший сын старика Ахмат был силой взят тургаудами мурзы Бегича в проклятый поход на Русь. Мусук попросит великого владыку вернуть сына. Одному ему с подростком Турсуном не управиться с хозяйством и не прокормить многочисленное семейство.

Старик уже, наверное, десятый раз кланялся часовому:

— Пропусти меня через мост. Господин воды и суши милостив и справедлив, да хранит его всемогущий аллах.

— Уйди, старый ишак, не то вот этой плетью я покажу тебе путь.

Тургауд-часовой был раздражен. От жары шумело в ушах, хотелось пить. А тут еще этот старик, как назойливая муха, уже целый час не давал покоя.

— Меня плетью? — взъерошился Мусук. — Может, ты думаешь, желторотый, моя рука одряхлела, разучилась ссекать бараньи головы?

Он схватился за саблю и придвинулся к часовому, тыча ему в нос пейцзу, висевшую у него на шее.

— Видишь, видишь, куриная твоя голова! — наступал Мусук.

Он уже понял, что добром через мост не переберешься, и решил идти напролом, устремившись под арку. Но часовой оказался не робкого десятка.

— Назад! — грозно заорал он и обнажил саблю.

Старик отпрянул не по годам резво и тоже выхватил саблю.

— Проклятый! — запальчиво выкрикнул он. — Помет собачий!

Противники уперлись друг в друга яростными взглядами и с поднятыми саблями начали топтаться по кругу, слегка приседая.

Однако развернувшимся событиям у арки не суждено было дозреть. По дороге к мосту скакала группа нукеров во главе с богато одетым всадником. На его груди поверх одежды болталась большая золотая пейцза с изображением тигра. Это был мурза Бегич.

После бегства с Руси Бегич не очень торопился в Сарай-Берке. Он выжидал: пусть гнев Мамая немного поутихнет. Но прискакал гонец с приказом — немедля явиться в столицу.

Бегич ехал в мрачных размышлениях. Побитый военачальник, кому он нужен? Придворные будут или ухмыляться, или со вздохами сочувствовать. А Мамай? Какие громы и молнии обрушит он на его голову? Ведь военачальники, уцелевшие после разгрома на Воже, обеляя себя, будут все валить на него. О, он хорошо знает этих завистливых скорпионов!

Челибей, ехавший позади Бегича, тоже сильно тревожился. Конечно, за поражение на Воже он не ответчик. Но, посылая его в поход с тайным поручением, Мамай надеялся, что тургауд принесет ему радостную весть. Да и Ахмата он зарубил на виду у нукеров. Все-таки как-никак джагун, а не простой воин. За все это арапник Мамая может крепко походить по его спине. Ого, и еще как! И хорошо, если этим все кончится. Покачиваясь в седле, Челибей напряженно думал, как отвести или хотя бы уменьшить беду. Но в голову ничего не приходило.

Увидев знатного всадника, часовой мгновенно бросил саблю в ножны, оттолкнул Мусука и поклонился в пояс. Мусук тоже спрятал саблю, бросился вперед и простер руки к морде лошади Бегича.

— О добрый сайд, подобный степному кречету, славный батыр повелителя воды и суши! Проведи меня к светлому взору нашего господина…

Мурза оторвался от своих тяжких дум и тупо уставился на Мусука, не поняв сразу, чего хочет от него этот старик. Но Челибей пристально вглядывался в лицо Мусука. Вдруг он радостно ухмыльнулся: ему пришла в голову золотая мысль. Нагнувшись к Бегичу, он тихо сказал:

— Отец Ахмата… Того самого… — И что-то быстро зашептал ему на ухо.

Мурза угрюмо смотрел на Мусука, потом тяжело вздохнул и проговорил:

— Ты думаешь, это поможет? — Помолчал и добавил с надеждой: — Может, и правда сами онгоны[14] пришли мне на помощь. Зааркань…

Мусук был тут же схвачен нукерами и скручен ремнями по рукам и ногам.

…Ханский шатер был набит придворными до отказа. Но тишина стояла такая, что слышно было, как где-то вверху жужжала залетевшая большая зеленая муха. Мамай, словно взъерошенный хищник, стоял на помосте между двумя тронами — ханским, теперь пустовавшим, и своим собственным, по которому его рука нетерпеливо отбивала рукояткой арапника мелкую дробь. Полы его роскошного, шитого золотом, кроваво-красного чапана раздвинулись, обнажив шелковый чекмень, перехваченный пестрым широким поясом, из-за которого выглядывала ручка кинжала, усеянная самоцветными камнями. Сплющенные глаза Мамая источали молнии, в разъяренном оскале белели зубы. С высоты помоста он грозно смотрел вниз на мурзу Бегича, стоявшего на ковре с низко опущенной головой.

— Разбили?! — выдохнул наконец Мамай, и все вздрогнули от неожиданности. Бешенство мешало ему говорить. — Моих лучших нукеров разбили?! А ты, трусливый пес, ты почему жив? Как смел ты возвратиться один, без воинов, без русских пленников и дани?