Тысячеликая мать. Этюды о матрилинейности и женских образах в мифологии - [86]

Нам уже приходилось писать, совместно с А. В. Коротаевым (Korotayev, Kazankov), что в Антропологическом атласе Дж. П. Мердока среднесложные общества представлены в основном матрилинейными мотыжными земледельцами. Именно этим предположительно объясняется, при проведении кросскультурного сравнения по общей выборке атласа Мердока, рост показателей женского статуса на среднесложном общественном уровне. Данный рост, кстати, нам показал «сам» компьютер без малейшей интенции с нашей стороны сей факт обнаружить. Наша задача состояла только в том, чтобы обнаружить горбик на регрессионной линии и объяснить его. В основной части настоящей книги я привожу значительную сумму косвенных аргументов в пользу предположения о том, что матрилинейная организация должна была возникнуть в раннем неолите Леванта относительно быстро после первоначального перехода к земледелию.

Первоначальное становление земледелия привело к резкому увеличению плотности населения в Леванте и широкой экспансии земледельческих постнатуфийских культур. С этой экспансией А. Ю. Милитарев и В. А. Шнирельман связали распад протоафразийского языка и широкое распространение афразийских языков в Передней Азии и Северной Африке. Таким образом, конкретные данные по миграциям ранних земледельцев можно представить в виде первой части тезиса Ди Вэйла. Из этого логически следует: ранние земледельцы, ввиду своих миграций, связанных с демографическим давлением (demic front, согласно тезису Кавальи-Сфорца), имели повышенную вероятность развития матрилинейности.

Рассмотрим более подробно следствия повышения плотности населения у ранних земледельцев по сравнению с предшествующим охотничье-собирательским временем. Как известно из многолетних археологических исследований в Леванте, именно здесь около десяти тысяч лет назад впервые на планете было открыто (изобретено) земледелие. Плотность населения в первый, докерамический период левантийского неолита возросла, в сравнении с предшествующим охотничье-собирательским историческим периодом, примерно в восемь раз. Поскольку уже в натуфийский период средние размеры охотничье-собирательских общин были в этом районе довольно велики (особенно в долине реки Иордан, которая в «момент зарождения» земледелия служила общелевантийским рефугиумом), то в неолите эти общины имели все шансы превратиться в племена средней численностью по нескольку сот человек. Напомним, что минимальная численность дема, т. е. наименьшей закрытой популяции, достаточной для биологического воспроизведения, составляет примерно 500 человек. То, что ранненеолитические «племена» Леванта представляли собой сообщества генетически близкородственных особей, подтверждается палеоостеологическим анализом. С высокой вероятностью мы можем предположить, что именно в таких сообществах, имевших более надежную, по сравнению с охотниками-собирателями, продовольственную базу и более высокую рождаемость, и происходило упрочение символьных систем, обеспечивавших их квазипопуляционное (этническое) самосознание.

Этнографические аналоги таких форм группового самосознания мы, вероятно, можем видеть в традиционных культурах папуасских племен Новой Гвинеи. Численность некоторых племен, говорящих на отдельных языках, составляет там именно несколько сот человек. Наряду с этим на Новой Гвинее имеются крупные лингвистические группы, так называемые «племена», насчитывающие по нескольку десятков тысяч человек. Таковы, например, энга, дани, мелпа, живущие в центральной и восточной части Новогвинейского нагорья. Интересующие нас формы группового самосознания сопряжены в этих районах со значительно более дробными, чем лингвистические общности, социумами, то есть группами общин, деревень, кланов. Это не должно нас смущать, поскольку именно в центральной и восточной частях нагорья в культурах папуасов имеются очевидные следы воздействия австронезийских культур: возделывание сладкого картофеля – батата, развитая система ритуального обмена, мужских союзов, посредничества и регуляции внутренних конфликтов. Для восточной же части нагорья, где не возделывается высокопродуктивный батат, характерны этническая дробность, высокая интенсивность военных конфликтов и замкнутость общин (см. напр.: Feil 1987: 62–89). Здесь, по замечанию австралийского антрополога Дж. Меджита, в традиционных условиях выход за пределы территории родной деревни чаще всего был равноценен самоубийству. Об этом же пишет М. Мид в отношении племени мундугумор (Mead 1935: 173).

Сравнимые с новогвинейскими формы этнического партикуляризма были широко распространены в традиционных культурах горных районов Юго-Восточной Азии, у даякских племен Калимантана, «монтаньяров» Индокитая, игоротов Филиппин и т. д. Указанные районы, так же как и Новая Гвинея, входили в обширный ареал, в пределах которого была распространена охота за головами. Интересный пример этнической замкнутости привел мне в частной беседе на конференции «Иерархия и власть в истории цивилизаций» летом 2002 г. Джеймс Онгкили, племянник верховного вождя народа кададзан из малайзийского штата Сабах. Здесь отдельные племена будущей народности кададзан (более известной под именем «