Тысячеликая мать. Этюды о матрилинейности и женских образах в мифологии - [40]
Казалось бы, филиппинская «сказка» и мифы о Лумимуут и Тэзе не слишком похожи друг на друга. Однако поставим вместе имена собственные: Тэзе и Тала (языки риунг и тагалог принадлежат оба к австронезийской языковой семье, но к разным ее группам). Фонемы з и т, занимающие третьи позиции в сравниваемых именах, закономерно соответствуют друг другу. Теперь добавим к этим двум именам еще два слова – чеченское тарх («скала») и слово dutse того же значения из языка хауса. Можно было бы добавить к этому ряду и финское kallio («скала»), но для этого потребуется доказать, что финская фонема k в начале слова и при определенных условиях последующей фонемы регулярно соответствует малайской (австронезийской) фонеме t.
Таким образом, возникает предположение, что в проточеловеческом языке (см. Казанков 2008) слово tala означало «скала». И с этой скалой, а также с богиней, которую звали Скала, связан древний миф вполне определенного и реконструируемого содержания. Для реконструкции его можно найти сюжеты в самых разных уголках мира.
Так, в абхазском мифе о главном нарте Сасрыкве говорится следующее: «Нарт Сасрыква был самым младшим, сотым, сыном Сатаней Гуаши. Необычным было его рождение» (Багжба 1979: 45). Сатаней Гуаша отдыхала после работы на берегу реки Кубань. На другом берегу спал Зартыжв – нартский пастух. «Его лохматые брови касались травы, и ветер их шевелил» (ibidem). Сатаней Гуаша разбудила Зартыжва, разделась и стала плавать на спине. «У пастуха кровь вскипела в жилах, он был словно охвачен огнем» (ibid.: 46). Трижды он пытался переплыть разлившуюся от дождей Кубань и трижды терпел неудачу. Тогда он крикнул: «Сил больше у меня нет, если попытаюсь снова плыть – утону. А ты вот что сделай: надень платье, повяжи платком голову, покажи весь свой облик». Она исполнила желание Зартыжва. Пастух долго глядел на нее и, напрягши все силы, крикнул: «Сатаней, встань у большого камня, я пущу в него стрелу» (ibidem). Потом он пустил стрелу; стрела впилась в камень, за которым укрылась Сатаней Гуаша. «Стрела впилась в камень, и на нем возник человеческий образ» (ibidem). Затем Гуаша привела кузнеца Айнара. «Он трудился над камнем три дня. И наконец камень принял человеческий облик» (ibidem).
Так «родился» нарт Сасрыква. Обратим внимание, что деталь надевания Сатаней Гуашой одежды отражает мотив «непорочности» зачатия Сасрыквы. В таком виде эту историю можно рассказывать и детям в школе, но даже не очень проницательному мифологу ясно, что в первоначальным, «доабхазском», варианте мифа была не стрела, а сперма и что эта история имеет параллель в мифе индейцев виннебаго о плавающем пенисе трикстера Вакчунджаги (см. Radin 1956: 76–77).
Другая параллель – это миф о Зевсе, который проникает к Данае в виде золотого дождя (символа одновременно меда и спермы). Поскольку он проникает к Данае тайно, то ее зачатие представляется тюремщику Данаи «непорочным». Кто же ее тюремщик?
Ответ – Змея, Дракон, Иллуянка; иными словами – Мать-Земля, которая из ревности прячет свою дочь – Луну от сексуальных притязаний своего сына (и брата Луны) – молодого Солнца. Этот младший брат (Луны) по имени Нара уже убил своего отца, которого звали Кона (см. Казанков 2007: 278, № 96), и теперь готовится проникнуть в чрево Матери-Земли, то есть в пещеру, где та прячет украденную Луну. Нара оплодотворяет свою сестру в результате процесса, который я мотивно-мифологически предлагаю обозначить как «дистанционный секс». Метафорически же можно было бы сказать, что Нара проникает в пещеру в виде «золотого дождя».
Такова моя реконструкция одного из древнейших мифологических сюжетов. Возможно, именно он сложным образом преломился в иконографии ольмеков с ее пещерами и женщинами в странных шлемообразных головных уборах с рогообразным «выростом» и ребенком-ягуаром на ладонях. Эта пленница – Луна (рог на «шлеме» ольмекской «мадонны» – очевидный символ Луны), а ее сын – это тот, кто, чудесным образом возмужав, освободит свою мать из плена в чреве его бабушки – Матери-Земли.
Лумимуут, способная сохранять красоту, невзирая на десятки пролетевших лет, вызывает в памяти, кроме героини произведения Карела Чапека «Средство Макропулоса», фигуру Иштар, что находит аналогии при анализе меланезийской мифологии, два сюжета из которой мы ниже кратко излагаем.
Жители островов Банкса рассказывают, что первые люди не умирали, а продлевали себе жизнь, сбрасывая старую кожу, как змеи и крабы. Одна женщина, состарившись, пришла к ручью, чтобы сменить свою кожу. Сбросив кожу, она утопила ее в реке и вернулась домой к оставленному там ребенку. Ребенок заплакал и отказался признать мать, сказав, что его мать была старой женщиной. Чтобы успокоить дитя, мать вернулась к ручью, достала кожу с его дна и вновь надела ее. С тех пор люди утратили способность обновляться таким способом и стали умирать (Dixon 1916: 118).
А вот миф, который был записан на Шортлендских островах (Меланезия) и у народа каи на Новой Гвинее. С некоторыми вариациями его рассказывают также и на островах Адмиралтейства. Жила когда-то старая женщина, и вот однажды она заболела. У нее было два сына, и, когда они отправились ловить рыбу, она пошла купаться, сбросила свою старую морщинистую кожу и стала снова молодой, какой она была много лет назад. Ее дети пришли назад с рыбалки и были немало удивлены, увидев ее. Один сын сказал: «Это наша мать», а другой сказал: «Может быть, она наша мать, но она станет моей женой». Их мать услышала разговор сыновей и спросила: «Что такое вы говорите?» Они ответили: «Ничего». Но мать сказала: «Вы лжете, я слышала, о чем вы говорили. Если бы все было как я хотела, вы, становясь старыми, сбрасывали бы свою кожу и, как и я, снова становились бы молодыми. Но вы захотели по-другому. Теперь вы будете становиться старыми мужчинами и женщинами, а затем умирать». С этими словами она надела свою старую кожу и вновь превратилась в старуху. «А мы, ее потомки, взрослеем, стареем и умираем. Если бы не эти двое юношей, мы бы жили вечно» (Frazer 1913: 71–72).
