Твой единственный брат - [9]

Галя замолчала.

— И что же — лучше тебе здесь? — осторожно спросил Вениамин.

— Лучше. Хотя тоже не сахар. Некоторые, сам понимаешь, смотрят как на лошадь, оседлать норовят. Зато на душе спокойно.

«Кому это еще на судне спокойно? — подумал Вениамин. — Ах да, моим компаньонам».

— Я ведь жить хочу, и сама, а не из милости. В магазине поняла: для того человека везде одно и то же, который не своей жизнью живет, которого ведут и ему этого хочется… 

Чем-то она сейчас напоминала ему жену. Может, неженской твердостью.

— … хочется, чтобы ты меня любил. Хотя бы немного. Не надо скрывать, что ты женат. Да это мне и неинтересно. У меня был такой год…  наверно, такое только при родах можно пережить. Я до сих пор, хоть уже год как ушла из магазина, не чувствовала себя вольным человеком. Боялась, что и на судне будет что-нибудь подобное. Но здесь много хороших ребят, Сережка с Костей, например. И работа не пыльная, а…  мокрая! — засмеялась она. — А теперь и ты…  мой будешь. Вот захочу — и отберу тебя у твоей супруги!

«Интересная была бы схватка, — подумал Вениамин. Кто бы победил? Во всяком случае, я бы в проигрыше не остался». Эта Галя, конечно, вовсе не желала незнакомой своей тезке зла. Она себе желала добра, которого пока видела в жизни мало. И, горькими словами облегчив душу от горькой ноши, она прижалась к нему теснее.

… Мерцало и колыхалось серебром море, судно ощутимо подымалось к северным широтам, все глубже уходя в ночь. Справа вдали желтели два огонька, — то ли одинокий остров подавал признаки жизни, то ли шел встречным курсом корабль. Тишина царила на неустойчивом стальном бреге, шатаемом бурным потоком океанской соленой воды.

— … Веньямин, Веньямин, разве можно так спать? Я понимаю, потеря сил, затраты организма — все это требует восстановления. Но в ваши годы я просто не знал, что такое сон. Вокруг все так прекрасно, столько жизни, красивых девушек, песен…  Ах, Веньямин, так вы все проспите… 

А действительно он — Шарик! — подумал полусонно Вениамин, повернувшись от переборки. Круглый иллюминатор сиял солнцем, и сверкала, освещая каюту, лысая голова Ивана Филипповича. Он покатался по каюте и уселся за стол. Шарик, конечно, но что в этом плохого? Каждый с годами начинает соответствовать своей, внешности. Или наоборот — внешность приспосабливается к нам? Каким я буду, если сейчас худой и почти высокий, если волосы не гладкие и не кудрявые, каштановые и далеко не густые? Станет толстой физиономия, шея — в складках?..

— Вы понимаете, Веньямин, Владимир Федорович обеспокоен. Вчера ни разу не зашли. Уж мы подумали, не случилось ли чего. Ведь у нас с вами большие обязанности, мы должны доставить груз в целости и сохранности. Везем первые в этом году овощи для северян, витамины, так сказать. Представляете, как их ждут люди? А тут товарищ боцман заходил, говорит, есть среди матросиков баловники. Даже называл одного, рыжий такой, Сергеем звать. Не знакомы? — глянул испытующе.

— Знаком, нормальный вроде парень.

— Может быть, может быть…  Но надо бы камеры почаще проверять, да и за капустой присматривать.

— Я буду присматривать, — сказал Вениамин и собирался спрыгнуть с койки, но Иван Филиппович медлил уходить.

— Вы, Веньямин, наверно, помните наш позавчерашний разговор? Особого значения не придавайте, мы с Владимиром Федоровичем давно друг друга знаем, немного повздорили. Я вам даже скажу по какому поводу.

Вениамин неопределенно повел плечом. Он уж не помнил, о чем был разговор. Тогда он был занят своим нездоровьем.

— Понимаете, я защищал одного своего знакомого, его право на самостоятельное решение своей судьбы. Вы согласны, что человек должен сам распоряжаться своей судьбой? А ситуация такая, что человек решил в корне изменить свой образ существования. Скучно ему стало жить так, как жил до этого. Понимаете, он всегда был мягкий, тихий человек, звезд с неба не хватал, бурный образ жизни не вел, женщин у него было от силы две. Жил да жил, пока не исполнилось ему пятьдесят… 

— Уж не о себе ли рассказываете, Иван Филиппович?

Тот слегка запнулся, хохотнул:

— А если и о себе? И у меня жизнь внешне сходна: тихая да размеренная. И мне уже полвека. Но все же не обо мне речь, не рискну я на такое, на что он решился. Как говорится, седина в бороду…  В общем, противно ему стало спокойно жить, и он решил гульнуть. Все свои сбережения вложил в одно дело, которое не вполне соотносится…  как бы лучше выразиться…  с существующими законами. Всего-то лишь небольшое отступление, особой беды нет, никто совершенно не пострадает. Но иначе нельзя, ведь он рискнул, поставил практически на карту всю жизнь… 

Неясно говорил Иван Филиппович, ходил вокруг да около. А главное, не мог уловить Вениамин, к чему вообще он завел этот разговор.

— Я принял его сторону, а Владимир Федорович не соглашается. Вот я его и упрекнул, что и ему приходится нарушать кое-какие моральные установки. Чтобы не был таким уж ревностным противником. Все мы люди: и ошибаемся, и падаем. Так надо ли слишком строго судить? Вдруг и я решу что-нибудь эдакое выкинуть? Иногда и мне моя провизорская жизнь становится поперек горла, думаешь: неужели все у меня так и пройдет? Вот и хочется, чтобы люди, близкие тебе по духу, не ругали, простили бы и поняли твои побуждения…  Вы сейчас думаете: зачем, мол, он все это говорит, чего хочет? А того и хочу, чтобы вы были рядом, вижу в вас близкого мне человека по настрою ума, духа. Уж простите за откровенность, не часто такое бывает, чтобы люди быстро сходились, поэтому и надо ценить…