Твой единственный брат - [10]

— Простите, я даже как-то растерян, — пробормотал Вениамин и поймал себя на том, что иронии не получилось, что он и в самом деле растерян, потому что и стиль этот и откровенность были для него настолько необычными, будто не Иван Филиппович с ним говорил, а актер из старой пьесы. Но это было серьезно, и потому растерянность росла. Видимо, и Иван Филиппович что-то уловил, так как помолчал, подумал несколько.

— Разволновался я, простите. — Он встал, пошел к двери, остановился. — Прошу вас, не говорите Владимиру Федоровичу, расстроится.

Если Иван Филиппович хотел вызвать умиление, сочувствие, сделать Вениамина своим сторонником, он этого добился. Доконал Вениамина его язык. Ну где бы он мог такое слышать, кроме как в кино со стилизацией под классику? Наш городской сленг, грубовато-откровенный, с претензией на остроумие, проник во все сферы, даже в кабинеты замминистров.

… Сразу после обеда Вениамин обошел штабель капусты, подергал за веревки. Спустился через люк по вертикальному трапу к камерам. Осторожно, чтобы не поскользнуться на покрытом изморосью стальном полу, двинулся по широкому, с низким потолком переходу к камерам. Освещение было тусклое, шаги отдавались гулко. Завернув за угол, Вениамин увидел, что массивные створки камеры, где хранились огурцы, раскрыты.

Забилось сердце. Он убавил шаг, ожидая, что кто-нибудь выскочит из камеры и придется драться. Представил, что это может быть такой верзила, у которого лапы, как у Костика. А если и в самом деле Сергей, что тогда делать? Друг же вроде?.. Но даже если кто другой, то не зря же он и каратэ немного знает, и бокс. Сумеет защититься и отстоять свой груз. Он даже прикинул, как это произойдет. Сначала левой в сплетение, затем снизу вверх правой. А потом заломит руки за спину и свяжет брючным ремнем… 

Но никто из камеры не выскакивал. Вениамин боком, сжав кулаки, приблизился, заглянул за створку. Там, под единственной лампочкой, стояли отец-командир и боцман, о чем-то тихо беседовали. Рулин, заметив Вениамина, жестом подозвал его.

— Случилось что?

— Что? — непонимающе глянул отец-командир. Потом усмехнулся. — Что ты, разве может что-нибудь пропасть, когда у нас такой друг? Познакомься, — и он кивнул на боцмана.

Тот что-то бормотнул, подал теплую мокроватую руку.

— Мы спустились проверить, как тут огурцы, — сказал Рулин. — Не погнили бы. Жарковато наверху.

Боцман согласно кивнул.

Обратно Вениамин шел первым. Изморось серебрилась по углам и на потолке. Вениамин успел заметить, что у боцмана топырилась куртка над поясом. Да и наверху что-то он не помнил особой жары, наоборот, — было прохладно, прохладнее, чем в первые дни. Ну да бог с ними, могли бы и не вешать лапшу на уши: Ничего его компаньоны не боялись, а, наверно, просто держали его за дурачка. Вот это было обидно… 

— … Венчик, я не слишком болтлива?

— Что? — рассеянно спросил он. — Нет, наоборот.

— Ты только не ври. Я же сразу пойму.

— Не вижу смысла врать.

— И правильно. Тем более, нам только трое суток осталось, а там расстанемся.

— Как — трое?

— Так.

— Мы же еще Курилы не прошли.

— Опомнился, дорогой! В Петропавловск заходить не стали, огибаем Камчатку и завтра будем в Угольной. А там Анадырь, Эгвекинот и — Провидения. Сойдешь на берег, помашет тебе морячка… 

Значит, скоро конец путешествию? Близкому расставанию с Галей Вениамин, к собственной неловкости, не придавал особого значения. Мало ли что в жизни бывает. Ну, жалко ее, конечно, она хорошая девка. Но не расставаться же из-за нее с Галкой. Тут вообще какая-то жизнь совсем другая пойдет. А у него есть своя жизнь, налаженная, и планы другие…  А тут еще эти мысли заглушались другими заботами.

… Отец-командир знал многое. И ящик из штабеля он выдернул тот же самый, и поставил его на то же место, на котором тогда сидели Вениамин с морячкой. Боцман ушел, а они уселись.

— Был у тебя Иван Филиппович? Был, не отпирайся. Просил я его подождать, а он все торопится. Ну не время сейчас, переждать надо. Тут ведь как цепная реакция — одно зацепят, и пошли круги. А он: вы не понимаете сложившейся ситуации, в одно место снаряд дважды не попадет. Так это же не артобстрел, это хуже! Лысый хрен, повязал всех своими настоечками, а теперь доит.

— Я что-то не пойму, Владимир Федорович… 

— А что тут непонятного? Он же у тебя был. Еще одну карту решил в игру ввести.

— Да, был он в нашей каюте. Что-то говорил про своего друга, которого вы не одобряете.

— Как-как?

— Ну, будто бы у того бес в ребро вошел, стал чудить, а вам не по нраву.

— Так и говорил? — переспросил с явным облегчением отец-командир.

— Примерно.

— Вот лысый хрен, переплюнул! — воскликнул Рулин. — А про помидоры ничего не говорил?

— Про какие помидоры? Нет, ничего.

И только когда отец-командир ушел, Вениамин вспомнил, что про «помидорное дело» говорил Сергей. И даже связывал его с Рулиным.

Оттого он и слушал так рассеянно Галю. Разговоры с компаньонами не давали покоя… 

Назавтра действительно пришли в Угольную. Слегка штормило. К борту подошел плашкоут, и долго, часа четыре, выгружали несколько контейнеров. Плашкоут падал далеко вниз, а потом взлетал над бортом теплохода. Сердце у Вениамина то замирало, то пускалось вскачь, но никто за борт не сорвался, не попал между плашкоутом и судном. Сергей ловко спрыгивал на плашкоут и помогал принимать контейнеры, хотя в его обязанности это не входило.