Творчество - [14]

...Попрощавшись, Веденин вместе с Ракитиным вышел на улицу. На площадке перед зданием галереи попрежнему было шумно и многолюдно.

— Эх Москва, Москва! — вздохнул Ракитин. — Кипит, бурлит, подстегивает энергию!

— Вы надолго сюда, Иван Никанорович?

— Что вы! Два-три дня — и назад. Просто не знаю, как быть! Надо еще поработать над картиной, а тут набегают новые предложения. Сюда приехал по вызову одного заводского дворца культуры: хотят расписать фресками главный зал. И в Ленинграде получил заманчивое предложение — оформить массовое зрелище на Островах. Уж и не знаю, как быть! И времени мало и отказаться обидно!

Жалобно поморщился и снова заулыбался:

— Нет, поглядите, какая погода! Не пообедаем ли вместе? Можно проехать в парк...

Веденин отказался, сославшись на срочные дела.

— Если так, не смею задерживать. А в Ленинграде — милости прошу. Нам следует ближе быть друг к другу. Особенно теперь, когда мы члены единого союза, так сказать соратники.

Он ушел, кинув неизменно лучезарную улыбку, а Веденин задержался. И вдруг увидел девушку, рядом с которой стоял перед своей картиной.

— Куда же вы ушли? — спросила она, точно старого знакомого. — Нам столько еще показывали!

— Интересно было?

— Очень! — тряхнула она кудряшками. — Хотя, конечно, не все. Мне, знаете, какие картины нравятся? Такие, чтобы после было о чем подумать. Закрыть глаза и снова увидеть. Даже больше увидеть, чем на самой картине. А то бывает и так: все похоже, все на месте, а начнешь вспоминать — не о чем думать. Терпеть не могу такие картины!

— Я тоже, — серьезно согласился Веденин.

Девушке, видно, хотелось еще поговорить, но товарищи увлекли ее в сторону. Только прощально махнула рукой.

Веденин продолжал стоять. Мимо него непрерывным потоком шли посетители. Шли экскурсанты, шли москвичи и приезжие, шли люди самых разных возрастов и профессий. Светлые одежды, громкий говор, смех...

С жадной, обостренной пытливостью всматривался теперь Веденин в каждое лицо. Всматривался и повторял про себя: «Скорее в Ленинград! Скорее в мастерскую — к полотну, к работе!»

6

Вечером предупредил Нину Павловну:

— Возвращаемся завтра.

— Так скоро? Ты же, Костя, хотел пробыть здесь неделю?

— Хватит. В гостях хорошо, а дома лучше. — И признался: — Мне нужно... Очень нужно вернуться!

Вокзал и предотъездный вокзальный шум. Пришли Иваковы. Геннадий Васильевич осуждающе поглядел на Веденина:

— К чему такая спешка? Только приехали — и назад. Извините, не одобряю!

Взял Веденина под руку и отвел в сторону:

— Жена меня ругала. Дескать, целый вечер оглушал вас разговорами. Ну, конечно, это не так. Поговорили мы основательно. Одно было бы мне неприятно... Если помните, нападал я на некоторых художников. Надеюсь, не приняли на свой счет?

— Нет, не принял. А впрочем... Впрочем, Геннадий Васильевич, это и ко мне имеет самое непосредственное отношение!

Вокзал и предотъездный вокзальный шум. Целая группа молодежи провожала Зою.

— Знакомьтесь, товарищи: мой родитель. Это он виноват, что мы так быстро расстаемся!

Наспех произнесенные фамилии ничего не объяснили Веденину.

— Кто такие? — спросил он Нину Павловну.

— Ты же знаешь Зою... Удивительная способность всюду находить новых друзей!

Зоя стояла на верхней вагонной ступеньке. Шутки и смех не замолкали. Проводник — и тот улыбался, как сообщник. Но Веденину все представлялось иначе.

Ему казалось, что проводы не нужны, неуместны, Что из-за них-то отход поезда и задерживается... Тотчас скрылся в купе, как только позади остались фонари перрона.

Поднялся на верхнюю полку. Запыхавшись, лежал наверху и, прислушиваясь к движениям жены и дочери, думал, что, наверное, сейчас начнут распаковывать провизию и, хотя ужинали перед самым отъездом, снова начнется «жвачка».

Нина Павловна, как нарочно, ничего не распаковывала. Тогда рассердился на себя самого, на свою несправедливую раздраженность. «Воображаю, какая у меня брюзжащая физиономия!» И захотел убедиться, что это так.

Свесившись вниз, попросил у Зои зеркальце. Она стала рыться в сумочке, и он увидел коротко, по-мальчишески подстриженный затылок дочери, а затем девичье, беспорядочное содержимое сумочки: пестренькая пудреница, вышитый платочек, какие-то записочки, билетики, монетки... Зое никак не удавалось выудить зеркальце, тоненькие ее пальцы двигались растерянно.

Веденину стало жаль дочь. Потрепал ее за волосы.

— Папа! Прическа!..

Он улыбнулся. Раздражение отхлынуло. И тут-то Нина Павловна действительно распаковала провизию.

В соседнем купе ехали военные летчики. У них был патефон, и когда Зоя выглянула в коридор, они запросто ее пригласили:

— Мировые пластинки! Заходите послушать!

Веденин прислушивался к патефонным напевам, доносившимся сквозь тонкую перегородку. Громкий говор по временам заглушал музыку, можно было различить и Зоин смех. Потом, вернувшись, она пошепталась с матерью. Все затихло.

Ночь. Поезд, мчащийся через ночь. Невидимые во мраке, все дальше уходят назад подмосковные места.

Веденин следит за слабыми полосками света, пробегающими иногда по потолку купе. Он вспоминает все встречи этих дней.