Тропик Динозавра - [30]

В воскресенье мы совершили вылазку в горы. Из лагеря отправились в восемь утра на «старе» и за час проехали по дну котловины двадцать километров. Ближе к центру поверхность была гладкая; чем выше по склону, тем крупнее камни, покрывающие его. Нэмэгэту под прозрачным небом казался то черным, то синим, склоны ровными валами вырастали из основания горной цепи. Местами их рассекали долины, словно парадные ворота в страну гор. Мы вошли в одно из ущелий по гравию, нанесенному сезонными водами. Прямо над нами, на скале, внезапно появились козероги с саблевидными рогами, заброшенными в виде лука назад до половины спины и снабженными кольцеобразными утолщениями. Мы стали карабкаться вверх, чтобы настичь животных, скрытых базальтовыми скалами. Однако, несмотря на то что ветер дул в нашу сторону и животные не казались встревоженными, они удерживали постоянную дистанцию, отходя к обрыву.

Тереса, Эдек и я взобрались на высокие островерхие, покрытые короткой травой горы. Они составляли хребет горной цепи, с двух сторон ограниченный скалами. Над травяными полями поднималось еще несколько одиноких скалистых вершин. С высоты двух тысяч четырехсот метров над уровнем моря мы заглянули за Нэмэгэту, в уголок, именуемый Ширэгпн-Гашун. Там была пустыня, мглистая, размытая, палевая, рассеченная сайрами, расплывчатыми, как полосы акварели на мокрой бумаге. Мы видели голову песчаной бури, несущейся вдали, и одинокие смерчи на равнинах, медлительные, ленивые, стоящие между небом и землей. Там все было размыто, лишено четких контуров. Мир предметов, не отделенных друг от друга, неуловимо переливающихся в иной мир материи, расплавленной в зное, трепещущей, иногда сгустившейся в какую-то форму лишь для того, чтобы вновь расплыться.

Травяные просторы раскинулись на многие километры. Изредка пробегали между камнями лисы, столбиками стояли, посвистывая, у своих норок грызуны. Здесь они были собраны в небольшие колонии. Из-под ног вспархивали крошечные певчие птички. На перевале наткнулись на мертвого кулана. Стрекочущая саранча тучами поднималась из травы. Стуча крыльями о жесткие поднятые надкрылья, эти маленькие сверкающие и и не пропеллеры пролетали в воздушной струе несколько метров. Когда же садились и складывали сапфировые изнутри крылья, то мгновенно исчезали из виду, становясь серыми и пятнистыми, как высохшая земля.

Мы уселись отдохнуть в выемке, где благоухал арц. Ели собранный в траве лук-резанец и головки дикого степного чеснока. Далеко за полдень сошли вниз по крутому склону расселины, по уступам и сбросам, по угольно-черным стенам. Расселины были покрыты трапами, источающими запахи шалфея, перца и какие-то еще незнакомые ароматы. Трепетала на ветру листва густого кустарника. На уступах скал валялись сухие прутья да черепа козерогов, присыпанные щебнем. Ущелье привело в широкую долину. Мы спугнули серых крупных, как индюшки, куропаток — те переполошились, раскудахтались, окружили стайку цыплят, уводя их от опасности. Малыши покатились по траве, словно клубочки пуха.

Возвращались переполненные этим миром, пронизанные светом вершин, пропитанные их запахами. Я чувствовал себя настолько свободным от всего, чем жил раньше, что, вернувшись в долину, вне всякого сомнения, способен был слиться с любой культурой — носить бурнус, деревянные сандалии, сидеть на пятках в мечети, а может быть, надеть перуанское пончо, платок из шерсти альпаки, попивать кукурузное пиво, пасти лам.

Вероятно, Нэмэгэту — одно из мест, которое выбирали святые и пророки, чтобы искать очищения и просветления в этой пустыне. Именно просветления, озарения, потому что это место непригодно для глубоких размышлений. Здесь надо совсем немного времени, чтобы мысли угасли, а память поблекла. Остается лишь то, что перед глазами: выпуклая поверхность планеты, океан воздуха, а по ночам — Галактика. И только они питают сознание.

Последующие дни с раннего утра до позднего вечера мы возились с «панцирным», единодушно считая его одним из интереснейших экземпляров всех наших экспедиций. Он затмил на несколько дней другие находки остатков млекопитающих, хотя поиски их продолжались, и каждый день приносил один, а то и два экземпляра.

Когда череп «панцирного» был целиком освобожден от породы, он оказался таким же огромным, как бронзовые головы драконов, стерегущих вход в храмы Улан-Батора. Его оборонное назначение было очевидно. Разросшиеся толстые кости защищали скрытую под этой глыбой маленькую нижнюю челюсть с миниатюрными зубками. Они заслуживают именно такого определения— уменьшенный вариант резных раковинок пятимиллиметрового диаметра. Небольшие глазные впадины накрытые костными буграми, были похожи на смотровые щели в броне танка. Трудно представить себе хищника, способного укусить такую голову.

Мы обнажали все новые щитки панциря, предохраняющего бока животного, наблюдали, как меняется форма наростов, делающих панцирь более мощным. Некоторые из них имели форму пирамидок, окруженных у основания кольцом шарообразных утолщений. Щитки складывались в кольца, опоясывающие туловище и заходящие одно за другое; при этом они, обеспечивая свободу движений и возможность роста тела животного, не срослись друг с другом. Мы отметили, что со стороны брюха щитки были тоньше и прирастали к ребрам. Кроме того, нами было найдено в песке много костных наростов неправильной формы, не связанных со скелетом, похожих на застывшие капли воска, вылитого в воду. Вероятно, они росли прямо из кожи динозавра и служили дополнением к основному панцирю, а когда кожа погибшего животного разложилась, погрузились в осадочные породы.