1
Сморщенной линялой шкурой раскинулись под крылом Саяны в белых пятнах снега, в ржавчине неопавшей листвы. Самолет, несущийся навстречу Солнцу наперегонки с Землей, перенес нас из вечерней европейской России прямо в сибирское утро. Я чувствовал острую резь в глазах. Свистящий поток воздуха из трубочки в потолке доносил запах застаревшей пыли. В руках у меня была газета, но читать не хотелось. Между толстыми стеклами иллюминатора дрожал и подскакивал высохший комар. Так же дрожало кресло, и эта дрожь передавалась всему телу. Я ощущал, как пульсирует кровь в кончиках пальцев, словно они проникали невидимыми корешками внутрь шершавой бумаги.
«Высота пять тысяч, — неслось из микрофона, — скорость шестьсот пятьдесят. Сорок градусов ниже нуля». Металлическое покрытие крыльев ходило ходуном, фюзеляж содрогался. Из окна прямо в мозг вонзалась фиолетовая тьма стратосферы.
В полудреме я пытался задержать бегущие мысли, привести их в порядок, прежде чем они исчезнут, повторяя вновь и вновь, что человека еще нет в природе. Мы только воображаем его, воображаем, каким он должен быть, ждем от него многого и забываем, что он еще не сформировался. Понятие «человек» — пока означает только лишь мечту. Мы же — всего-навсего очередная ступень, приближающаяся к существу, которое предвидим, которое должно возникнуть в будущем и которое мы в своем нетерпении настойчиво ищем в современном мире.
Я взглянул на свою руку, лежащую на подлокотнике кресла, и подумал, что ее форма, все ее строение были предусмотрены уже много миллионов лет назад, до того, как возник человеческий разум. Там, в бездне времени, в царстве примитивных млекопитающих, было определено количество пальцев, фаланг, суставных сочленений, способ питания мышц, строение покрывающей их кожи. Ведь существа, жившие в те далекие времена, вне всякого сомнения, неразрывно связаны с нами мостом из сменяющихся поколений.
Мы летели в Гоби, чтобы встретиться с этими существами, чтобы разыскать малейшие остатки скелетов, разбросанных среди скал в стране, окаменевшей сто миллионов лет назад. Задачей экспедиции было собрать материал для исследований млекопитающих, то есть древнейшей их группы, которая после двухсот миллионов лег преобразований породила вид гомо сапиенс. Это требовалось для того, чтобы лучше познать человека, изучить самих себя. Без этого, без знания всего пути, пройденного человеком через царство животных, мы не смеем и мечтать о полной независимости от природы и обеспечении виду существования в будущем.
Кроме того, там, в Гоби, в наносах древнейших осадочных пород, покоились останки животных, линии которых прервались, не оставив потомков. Среди них были некоторые ветви млекопитающих, а также динозавры, эта мощная группа животных, непонятным образом сметенная с лица Земли. В ее полном исчезновении, в этом обрыве цепи эволюции, крылось еще не прочитанное предостережение нам, людям, тайна, от разгадки которой, возможно, зависит сохранение рода человеческого.
Мы приземлились в Улан-Баторе 30 апреля 1971 года ровно в полдень. Я сошел на летное поле вместе с Томашем Ежикевичем, Циприаном Кулицким и Эдвардом Мирановским. Через шесть дней должны были прибыть Зофья Келан-Яворовска, начальник нашей экспедиции, с Тересой Марианской, а после них и остальные участники.
Город был ослепительно светлый, чистый, свежий. Воздух резкий, сухой. Выбеленные известкой колонны, иней на лиственницах. Простор, обширные площади. Горы вокруг как цирковые, белые, туго натянутые на каркасы муслиновые шатры. На ослепительное небо невозможно было смотреть. Глаза монголов днем делались узкими, как черный волосок, а с наступлением темноты становились миндалевидными.
Прохожие были одеты и зимние стеганные или подбитые мехом дэли, сшитые из переливающейся ткани, синие либо цвета бордо, орнаментированные черными кругами и перепоясанные яркими оранжевыми или желтыми шарфами. Как мужчины, так и женщины мелкие покупки, деньги носят за пазухой, поэтому дэли у всех сильно оттопыриваются на груди. Рукава свисают до колен, закрывая руки. Жители степей, только что приехавшие в город, бредут по тротуарам, как в дурмане, спотыкаясь о плиты. Из-под глубоко надвинутых шляп — в основном фабричного производства — они всматриваются вдаль, выставляют вперед подбородок, будто выискивая что-то в конце улицы. Руки согнуты в локтях, словно приготовились отталкивать каждого встречного.
Вечером следующего дня я пошел в театр. Зал выдержан в «сецессионстиле». Паукообразная люстра излучала мягкий свет. Золоченые карнизы, плюшевые стулья, ложи и балконы в форме гондол. Шла хорошо известная мне опера «Три холма печали» о древних жителях степей и княжеском дворе. Я сидел в зрительном зале среди монголов, одетых в дэли. Огрубевшие пальцы прижимали к коленям снятые шляпы. Слышались вздохи, сопение, шорох, скрип стульев. Запах жира, полусырого мяса, кислого молока усиливался. Ни единого слова, произнесенного хотя бы шепотом, впившиеся в сцену глаза, перед которыми мелькают щиты воинов, луки, самострелы, князья с их благородными жестами, прекрасные дамы с кругами кармина на щеках и с диадемами из бус и серебра, их мерцающие белизной руки, украшенные перстнями. Звучат песни о храбрости, любви, страсти. Я размышлял о том, с какой силой зачаровывает нас созданная нами культура. Самым притягательным кажется именно то, что мы придумываем, а все остальное, находящееся вне нас, мы отстраняем, лишаем истинного значения.
