Тропик Динозавра - [5]

Я склонился у обо и бросил на него камень, испытывая беспокойное чувство, что это не сам я, а что-то вне меня сгибает мою спину и приказывает принести жертву, будто невидимый дух перевала находился где-то совсем рядом. Он должен быть здесь, господин этой изъезженной, закапанной мазутом лысой вершины, которую с натужным ревом преодолевают тяжелые грузовики.

Под вечер на пологом склоне перед ветровым стеклом неожиданно выросли ворота — два кирпичных столба, побеленных известью, соединенных деревянной аркой. Кроме них, до самого горизонта не было видно и следа человеческой деятельности. Колеи с обеих сторон огибали арку, но мы попытались въехать в Эрдэнэ-Далай через нее, что нам вполне удалось благодаря виртуозному мастерству шофера. Боковые зеркальца едва коснулись столбов.

Минутой позже за изгибом склона показалось несколько грубо слепленных из глины, побеленных домов, под зелеными железными крышами, скорчившихся на откосе под ударами ветра. Я выпрыгнул из машины. В то же мгновение меня охватило холодом, и я увидел, что солнце уже зашло, и все вокруг погружается в сумерки. Песок стегал по стенам, слущивая с них известь и стирая надписи на вывесках магазина, управления сомона, столовой, детского сада. Мы приехали слишком поздно, все двери были заперты на замки. Дрожа от холода, мы подошли к небольшим окнам гостиницы. На стеклах угасал последний отблеск багряного заката. Людей не было. Внутри виднелись контуры железных коек и свернутые одеяла.

Укрывшись за стеной от ветра, мы смотрели вниз, где темнел почти невидимый в сумерках храм с приподнятыми углами крыши и желобами в виде раскрытой пасти животного. Как сгустки тьмы, возникли три фигуры. Они приближались, тяжело взбираясь в гору, согнувшись навстречу ветру, качаясь из стороны в сторону, с трудом переставляя ноги. Висящие рукава дэли трепал ветер. Мужчины остановились и удивленно уставились на плоский нос «стара».

Я пытался расспросить их, где найти хозяйку гостиницы, когда раздался шум мотора, и нас осветило фарами. Это прибыл Самбу с водителем и двенадцатью бочками бензина. Я втиснулся к ним в кабину, и мы двинулись вверх по склону вдоль линии электрических столбов, покосившихся в разные стороны и исчезавших за вершиной хребта. Миновали какие-то яйцеобразные резервуары, наполовину врытые в землю. За ними показались юрты, которые мы не могли видеть снизу. Они стояли рядами, через отверстия сверху пробивался яркий свет, иногда был виден красный отблеск огня, жестяные трубы выбрасывали искры. Я споткнулся о пень саксаула. Было пусто, никто не суетился около юрт. Скрипнула дверь на ременных петлях, и чья-то рука втянула в юрту мешок с сушеным навозом. Мороз крепчал, на небе засияли яркие звезды.

Самбу обходил юрты, заглядывая в каждую. Они псе еще были утеплены с зимы. Кроме кусков войлока, снизу их прикрыли набитыми шерстью стегаными мешками, а сверху — белыми полотнищами, стянутыми веревками, на которых висели камни, лопнувшие рессоры, иногда втулка колеса или покрышка, тяжестью прижимая к земле легкую юрту. Не спеша вышла женщина, позванивая спрятанными в рукаве ключами, одетая в длинную, до самых пят дэли. Она принесла с собой в кабину запах вареного мяса.

Впустив нас в гостиницу, монголка зажгла свечи, развела огонь в железной печке и поставила огромный чайник с водой. Двери из коридора вели в комнаты с большими, от пола до потолка кирпичными печами, обитыми листами черной жести, которые растапливались со стороны коридора. Мы внесли ящик с продуктами, радиоприемник, спальные мешки. Женщина подала два китайских термоса с кипятком. Радио попеременно ловило обрывки то монгольской, то английской речи, в нескольких местах шкалы прорывался гимн Советского Союза, которым заканчивалась дневная программа в республиках, растянувшихся на одну шестую земного шара, мяукнула китайская музыка, заверещали и запищали какие-то металлические инструменты, грянула хоровая песня из Вьетнама, загрохал биг-бит из Тайваня.

Мы сразу крепко заснули. После полуночи я просыпался на короткое мгновение, ощущая глубокую, абсолютную тишину, молчание ночи, неподвижность планеты. Подумалось даже, что, может быть, это чистая случайность, что мы — не ночные существа, как совы или ежи. Ночной образ жизни сильно повлиял бы на сознание человека. Наша жизнь всегда проходила бы под звездами, и мы постоянно заглядывали бы в бездну небес, все больше убеждаясь в том, что в мире существует нечто, нам непонятное, и ничто не может спасти нас от угрозы, таящейся в пространстве.

К счастью, день избавляет от этого ощущения. Голубой свод покрывает землю, он непрозрачен, кроме того, землю заслоняют тучи. Этот светлый купол над нами наполняет нас покоем, ограничивает мир, уменьшает его, приближает его к нашим меркам. Когда вечером разверзается бездна, мы укрываемся под крышами, прячемся от раздвигающегося до бесконечности пространства и засыпаем, чтобы не думать о нем.

На двести пятидесятом километре от столицы дорога сильно вытянутой буквой S вплелась в неглубокое ущелье между двух скал. Разбрасывая во все стороны гравий, машина вынырнула из-за камней, и перед нами открылась бездна. Не глубины — дали. То, что охватывал взор, было больше чем пейзаж: это была часть планеты. Перед нами простиралось пространство, с поверхностью, словно снятой бульдозерами. Казалось, что это они, поработав, оставили после себя цепочки бугорков. Не было видно ни одного стебелька, ни одной травинки — только распростертое нутро земли. Рана, нанесенная эрозией и сжигаемая солнцем. Желтые лавины песков, отвалы красного ила, ослепительно белые россыпи.