Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [176]

В процессе отбора немногих сравнительно достоверных фактов, просеивания массы преувеличений и легенд выявляется резкий контраст между общим и частным, который озадачивает сам по себе. Отдельный крестьянин во время войны подвергался немыслимым страданиям; совершенно беззащитный, он переносил поборы, грабежи, насилия и вынужденное переселение. Однако в целом крестьянство вышло из войны более сильным в сравнении с остальными слоями общества. Поместное дворянство зависело от крестьянского труда в восстановлении былого процветания на его землях, а для такой задачи рабочих рук не хватало, что в кои-то веки дало крестьянам шанс уверенно заявить о своих правах. В области бытовой экономики домохозяйств мы видим такое же противоречие. Примерно с 1622 года в течение следующих 15 лет цены неуклонно снижались. Это падение сопровождалось общим ростом размеров оплаты, то есть стоимость жизни падала, а ее уровень возрастал на протяжении всей Тридцатилетней войны. Все это ни в малейшей мере не облегчало людских страданий в результате периодически возникавшего массового и местного голода, грабежей, гонений и эмиграции. Если выразить данные на бесстрастном графике, видно, что цены на пшеницу в Аугсбурге, безусловно, падали, но каждый внезапный взлет линии вверх, пусть даже самый краткосрочный, означал голод и смерть.

Отчеты и цифры, приводимые современниками событий, несмотря на определенные преувеличения, позволяют, по крайней мере, составить общую картину окружающих условий в представлении тех, перед кем в 1648 году встала задача заново отстроить страну. В них есть своя человеческая ценность, которая не имеет значения для экономиста, но представляет важность для историка. Одних только шведов обвиняли в разрушении без малого 2 тысяч замков, 18 тысяч сел и деревень и более полутора тысяч городов. В Баварии, по утверждениям самих баварцев, погибло 80 тысяч семей и 900 сел и деревень, Чехия заявляла о разрушении пяти шестых деревень и гибели трех четвертей (75 %) населения. В Вюртемберге, согласно некоторым свидетельствам, количество жителей сократилось до одной шестой (около 17 %), в Нассау – до одной пятой (20 %), в Хеннеберге – до трети (33 %), а в опустошенном Пфальце – до одной пятидесятой (2 %) от прежнего числа. Население Кольмара уменьшилось вдвое, Вольфенбюттеля – в восемь раз, Магдебурга – в десять, Хагенау (Агно) – в пять, Ольмюца (Оломоуца) – более чем в пятнадцать раз. Минден, Хамельн, Геттинген, Магдебург, по их собственным отчетам, лежали в развалинах.

Так гласит легенда. Там же, где есть более надежные доказательства, цифры потерь если и не подтверждают предания, то по меньшей мере отчасти объясняют, откуда они взялись. Население Мюнхена начитывало 22 тысячи человек в 1620 году, а в 1650-м – 17 тысяч; Аугсбурга – 48 тысяч в 1620 и 21 тысячу в 1650 году. В Хемнице (Кемнице) от почти 1000 жителей осталось меньше 200, в Пирне от 876 – всего 54. Население Магдебурга, оккупированного 11 раз, сократилось вдвое, а муниципальный долг вырос в 7 раз; 200 лет спустя горожане все еще выплачивали проценты по займам, сделанным во время войны. Население Берлин-Кёльна уменьшилось на четверть, Ной-Бранденбурга – почти наполовину. В Альтмарке Зальцведель, Тангермюнде и Гарделеген лишились трети своих жителей, Зехаузен и Штендаль – более чем половины, Вербен и Остербург – двух третей. В 1621 году не менее 200 кораблей ежегодно проходило через пролив Зунд (Эресунн) из портов Восточной Фрисландии; в последнее десятилетие войны – в среднем всего десять.

«Я не поверил бы, что страну можно так разорить, если б не увидел это своими глазами», – заявил военачальник Мортень в Нассау. И упорные усилия правителей по восстановлению сельского хозяйства дают нам предостаточно свидетельств массового опустошения земель.

Урон, нанесенный сельскохозяйственным землям и поголовью скота, трудно оценить ввиду недостатка надежных данных за период непосредственно до и непосредственно после войны. Легко допустить ошибку и списать на военные потери бедность сельского хозяйства и скотоводства, которая, возможно, всегда отличала какие-то районы. Несмотря на все горькие жалобы, армии ухитрялись до последнего кормиться за счет земли, сохранять для конницы по крайней мере часть четвероногих животных – и не всегда лошадей! – и еще запрягать кого-то в свои обозные фургоны. И опять-таки, как бы далеко мародеры порой ни забирались от своих лагерей, какая-нибудь деревня в стороне от дороги или укрытая в глухом конце долины могла остаться совершенно нетронутой.

Лейпциг обанкротился в 1625 году, но финансовое положение муниципалитета зашаталось уже давно. Некоторых городов проблемы почти не коснулись, а другие даже нажились на войне. Эрфурт попытался учредить свою ежегодную ярмарку, когда в 1632–1633 годах Лейпциг оккупировали войска. Население Вюрцбурга неуклонно росло. Бремен умудрился монополизировать рынок английского льна, Гамбург завладел торговлей сахаром и пряностями, которую прежде вели его конкуренты, и вышел из Тридцатилетней войны одним из лучших городов Европы, способным состязаться на Балтике со Швецией и Соединенными провинциями. Графство Ольденбург благодаря просвещенной бессовестности своего правителя так искусно маневрировало между меняющимися альянсами, что всегда не просто оказывалось на стороне победителя, но и избегало оккупации. Франкфурт-на-Майне через несколько тощих лет после Нёрдлингена вернул себе сравнительное богатство и процветание. Население Дрездена восполнило потери от чумы, приютив у себя беженцев и изгнанников, и за все время войны не выросло и не сократилось.