Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [178]
Процесс улучшения и ухудшения жизни безземельных крестьян заметнее всего проявился в Саксонии, но тот же процесс в менее выраженном виде шел практически во всех регионах страны. Экономические последствия этого постыдного классового законодательства оказались менее катастрофическими, чем социальные. Дворяне-землевладельцы стремились к процветанию своих земель, и, несмотря на всю свою узколобость, по сути, они не были плохими хозяевами. В послевоенные годы повсюду в стране происходило научно-интеллектуальное освоение земли. Но с моральной и социальной точки зрения эти притеснения имели бесспорные негативные последствия. Там, где давно исчезли феодальные обязательства, вновь возникли феодальные преграды и вновь пустило корни и расцвело кастовое самосознание, сохранившееся до наших дней.
То же деление существовало и между городом и деревней, между купечеством, крестьянством и знатью, и его укрепляли старания господствующих классов сохранить свое общественное положение, несмотря на экономический крах. Между тем оставленное войной обнищание породило новый класс безземельных дворян, возомнивших о себе паразитов, которые сидели на шее у родственников, ловчили и пройдошничали и в течение еще многих поколений жили за чужой счет. Несмотря на выравнивание классов, которое, как утверждают некоторые, явилось результатом тяжелых и длительных бедствий, война ничуть не поколебала жесткой социальной иерархии. Редко когда успешному военачальнику удавалось купить себе поместье или жениться на дворянке и основать новый аристократический род. Иоганн фон Верт (из мелких дворян) ушел в отставку баснословно богатым и взял в жены фрейлейн фон Кюфштейн; крестьянский сын Меландер сделался графом и умер, имея состояние в четверть миллиона талеров. Но это исключения. Сколько бы ни награбил солдат, выбиться из рядовых ему было чрезвычайно трудно. Даже добившиеся славы иностранные авантюристы почти всегда происходили из обедневших дворянских родов. Пикколомини был отпрыском знатной сиенской династии, Изолани утверждал, что происходит от аристократических предков с Кипра, шведские офицеры почти поголовно относились к классу землевладельцев. Даже убийцы Валленштейна и им подобные именовали себя благородными людьми. Социальные касты не поддавались давлению военной необходимости, и, хотя среди офицеров обеих сторон встречалось немало неотесанных грубиянов, большинство тем не менее претендовало на то, что происходит из семей с родовыми гербами. Кастовость, абсурдная с точки зрения здравого смысла, имела огромное значение в глазах людей того времени. Весьма примечательно, что среди имен иностранных наемников преобладают аристократические – Девре, Рутвен, Ментекукколи. Среди германских офицеров потомки старинных родов встречаются в 1648 году не реже, чем в 1618-м. Это Фалькенберги и Кюфштейны, но только не Мюллеры или Шмидты.
Если война никак не смешала классы, все же ей удалось в небольшой степени смешать народы. Поток испанских, шведских, итальянских, хорватских, фламандских и французских солдат не мог не сказаться на этническом составе масс, но почти не затронул средние и высшие классы. Конечно, о фундаментальном изменении физических качеств народа речи не идет. Германия сумела поглотить неоднократные нашествия германцев – готов, вандалов и франков с примесью гуннов, славян и германцев же викингов и не могла до неузнаваемости измениться из-за рождения пары тысяч полукровок. Этническое влияние шведской оккупации на чехов основано исключительно на народном поверье, и, разумеется, многочисленные «шведеншанце»[110] в Германии обязаны своим названием какой-то искаженной старинной форме слова.
Война окончательно подорвала торговый средний класс, давно уже находившийся в упадке; буржуазия будущего сложилась не из независимых купцов, а из несамостоятельных чиновников, не из свободного и готового к экспериментам, а из паразитического и консервативного класса. Став сателлитом правящего класса и связав свои интересы с интересами властей, буржуазия в буквальном смысле слова разрушила буфер между аристократией и крестьянством.
Малые города сохранили свое значение и культуру, но теперь они зависели от расположения князя, который брал под свое покровительство восстановление городской жизни и использовал города-крепости в качестве стратегических пунктов для защиты своих владений. Стихийное и живое городское искусство уступило место чопорной и жеманной культуре провинциального двора. Это была подражательная, утонченная культура, далекая от жизни народа, а часто и от естественного для немцев выражения, но – в ее лучших проявлениях – и межнациональная, цивилизованная и многозначная, какой никогда не смогла бы стать культура маленького городка. Утратив национальную закостенелость, германское искусство влилось в главное русло европейского развития, то есть на тот момент в русло французской культуры.
Националисты не любят перемен; беспочвенная уверенность в идеале чистоты не позволяет им увидеть достоинства иностранной и смешанной культуры. Неужели искусство должно быть сковано бессмысленными географическими границами и нам надлежит порицать парящую невесомость расписных потолков Тьеполо в Вюрцбурге, парижскую изысканность Цвингера в Дрездене? Неужели мы должны заткнуть уши, чтобы не слышать музыки XVIII века, ведь она столько взяла из стран за пределами Германии?
В начале XVII века Европа представляла собой взрывоопасный котел, в котором бурлили страсти взаимной ненависти протестантов и католиков. Территориальные претензии друг к другу предъявляли практически все страны материка, а многочисленные правящие дома вели бесконечные политические и дипломатические интриги. Взрыв был лишь вопросом времени и повода — поводом же послужила кровавая расправа в Праге над тремя представителями Священной Римской империи.Так началась масштабная Тридцатилетняя война. С 1618 по 1648 год в нее втягивались все новые государства, и, в итоге, она охватила всю Европу — от Испании до Швеции.
Монография посвящена актуальной научной проблеме — взаимоотношениям Советской России и великих держав Запада после Октября 1917 г., когда русский вопрос, неизменно приковывавший к себе пристальное внимание лидеров европейских стран, получил особую остроту. Поднятые автором проблемы геополитики начала XX в. не потеряли своей остроты и в наше время. В монографии прослеживается влияние внутриполитического развития Советской России на формирование внешней политики в начальный период ее существования. На основе широкой и разнообразной источниковой базы, включающей как впервые вводимые в научный оборот архивные, так и опубликованные документы, а также не потерявшие ценности мемуары, в книге раскрыты новые аспекты дипломатической предыстории интервенции стран Антанты, показано, что знали в мире о происходившем в ту эпоху в России и как реагировал на эти события.
Среди великого множества книг о Христе эта занимает особое место. Монография целиком посвящена исследованию обстоятельств рождения и смерти Христа, вплетенных в историческую картину Иудеи на рубеже Новой эры. Сам по себе факт обобщения подобного материала заслуживает уважения, но ценность книги, конечно же, не только в этом. Даты и ссылки на источники — это лишь материал, который нуждается в проникновении творческого сознания автора. Весь поиск, все многогранное исследование читатель проводит вместе с ним и не перестает удивляться.
Основу сборника представляют воспоминания итальянского католического священника Пьетро Леони, выпускника Коллегиум «Руссикум» в Риме. Подлинный рассказ о его служении капелланом итальянской армии в госпиталях на территории СССР во время Второй мировой войны; яркие подробности проводимых им на русском языке богослужений для верующих оккупированной Украины; удивительные и странные реалии его краткого служения настоятелем храма в освобожденной Одессе в 1944 году — все это дает правдивую и трагичную картину жизни верующих в те далекие годы.
«История эллинизма» Дройзена — первая и до сих пор единственная фундаментальная работа, открывшая для читателя тот сравнительно поздний период античной истории (от возвышения Македонии при царях Филиппе и Александре до вмешательства Рима в греческие дела), о котором до того практически мало что знали и в котором видели лишь хаотическое нагромождение войн, динамических распрей и политических переворотов. Дройзен сумел увидеть более общее, всемирно-историческое значение рассматриваемой им эпохи древней истории.
Король-крестоносец Ричард I был истинным рыцарем, прирожденным полководцем и несравненным воином. С львиной храбростью он боролся за свои владения на континенте, сражался с неверными в бесплодных пустынях Святой земли. Ричард никогда не правил Англией так, как его отец, монарх-реформатор Генрих II, или так, как его брат, сумасбродный король Иоанн. На целое десятилетие Англия стала королевством без короля. Ричард провел в стране всего шесть месяцев, однако за годы его правления было сделано немало в совершенствовании законодательной, административной и финансовой системы.
Владимир Александрович Костицын (1883–1963) — человек уникальной биографии. Большевик в 1904–1914 гг., руководитель университетской боевой дружины, едва не расстрелянный на Пресне после Декабрьского восстания 1905 г., он отсидел полтора года в «Крестах». Потом жил в Париже, где продолжил образование в Сорбонне, близко общался с Лениным, приглашавшим его войти в состав ЦК. В 1917 г. был комиссаром Временного правительства на Юго-Западном фронте и лично арестовал Деникина, а в дни Октябрьского переворота участвовал в подавлении большевистского восстания в Виннице.