Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [179]

Германское национальное сознание пережило войну, ничуть не потеряв агрессивности. Немцы отвергали французскую культуру с самого первого знакомства с нею, и не только потому, что она пришла к ним вместе с интервенцией и разгромом императора. Побежденные австрийцы приняли ее лучше всех и воспользовались ею наилучшим образом. На севере и западе ее приняли без охоты и без изящества, но все же приняли. Князья не оставили подданным иного выхода и предоставили авторам из среднего класса напрасно злопыхательствовать: гласом вопиющего в пустыне «Филандер фон Зиттевальд»[111] набрасывался на молодежь, у которой все непременно должно быть «а la mode»[112], а все нелюбимое она записывает в «altfrankisch»[113], – как некоторое время назад мы звали то, что не любили, «викторианским».

Не война виновата в этом погружении германской культуры в иностранную. Французская мода торжествовала по всему миру – в Италии, Англии, Соединенных провинциях и даже в Швеции и Дании.

4

Политические последствия войны оказались более очевидными, чем социальные и экономические. Границы империи изменились. Признание независимости Швейцарии и Соединенных провинций всего лишь подтвердило свершившийся факт. Эльзас и Передняя Померания, с другой стороны, формально являясь частью империи, фактически находились под контролем иностранных держав, а в случае Эльзаса передача окажется окончательной (кроме периода 1871–1918 гг. – Ред.). Таким образом, устья четырех крупнейших рек оказались в руках у иностранцев: дельта Рейна – у испанцев и голландцев, Эльбы – у датчан, Одера – у шведов, Вислы – у поляков. Ситуация с Эльбой и Вислой вернулась к состоянию 1618 года, но фактическое завладение выходом из Рейна агрессивной голландской державой[114] и захват Одера шведами обязательно должны были неблагоприятно отразиться на том, что осталось от германской коммерции и самоуважения.

Связь политических перемен в самой империи с войной проанализировать довольно трудно. Причины, вызвавшие конфликт, преобразовались, а некоторые из них исчезли. В 1618 году происходила смена равновесия сил между церковью и государством, которая вполне могла завершиться и без ненужного кровопролития. Официально не признанный кальвинизм до войны исповедовало больше людей, чем после нее. Борьбе с абсолютизмом в Германии с самого начала мешали завистливые дрязги привилегированных классов. Если победа князей с их тираническим сепаратизмом над императором, с одной стороны, и сословиями – с другой, и не была гарантирована в 1618 году, по крайней мере, она была весьма вероятна.

Война ускорила процесс, оставив князей единственной силой, у которой мог искать защиты дезорганизованный народ. Казалось, для выживания государства необходима сильная власть; деспотизм показал себя более эффективным на практике, чем самоуправление, бюрократия обеспечивала большую стабильность, чем свободный выбор.

Империя превратилась в простое географическое понятие. Фердинанд III заперся в созданной отцом «Австрии», и именно в этом качестве короля-императора Австрии и окружающих провинций он действовал в Мюнстере и будет действовать и впредь. Подтвердив право князей самостоятельно заключать иностранные союзы, мирный договор завершил распад империи как действительного государства. Из ее осколков вышли живые и сознающие себя Австрия, Бавария, Саксония и Бранденбург – будущая Пруссия.

Ослабив Австрию, Франция открыла путь для возникновения в Германии новой силы. Фридрих-Вильгельм Бранденбургский и его потомки позаботились о том, чтобы этой новой силой стала не Бавария, не Саксония и не возрожденная Австрия. Надо признать, что Фридрих-Вильгельм не был всецело продуктом войны: если нелегкая юность и закалила в нем определенные качества, то способности у него были свои собственные. Война дала ему шанс, и он им воспользовался.

Однако в Северной Германии война укрепила ту подозрительность к Габсбургам, которая в конце концов выкристаллизовалась в ненависть и заставила видеть в них виновников всех несчастий. Они пожертвовали империей ради Австрии, они купили мир ценой священной германской земли. Говорили, что их политика привела к тому, что шведы получили контроль над Одером, а Франция наложила свои жадные руки на Эльзас. Бесполезно было возражать, что в действительности Габсбурги стойко сражались за единую Германию против ее же воли и что шведы воспользовались сепаратистскими настроениями князей, чтобы укрепиться на Балтийском побережье. Напрасно было доказывать, что Максимилиан Баварский вынудил императора пожертвовать Эльзасом. Факт остается фактом: ненависть и обвинения после Тридцатилетней войны стали естественной реакцией Севера по отношению к династии, правившей на Юге. Главным итогом войны стало то, что она сделала неизбежным разрыв между Германией и Австрией.

Нередко можно слышать, что, если бы не война, Германия стала бы величайшей или хотя бы одной из великих колониальных держав Европы. Это мнение безосновательно. В 1618 году империя не выказывала никаких признаков того, что развивается как колониальная держава; она ни в малейшей степени не конкурировала с голландцами, испанцами или англичанами. Германия обладала коммерческой жилкой, неплохо управлялась с рынком и товарно-денежным обменом, но для того, чтобы быть первооткрывателем и осваивать колонии, нужны совсем другие способности. Упадок городского предпринимательства был одной из отрицательных черт Германии 1618 года. Только чудо внезапного возрождения и появления какой-то направляющей силы могло бы превратить империю 1618 года в ведущее торговое государство.