Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь - [171]

У меня начинает складываться новый образ Мануэлы, не похожий на прежний.

— Про моего брата она вам рассказывала?

— Про Оливье?

— Вы даже знаете его имя?

— Он еще совсем молоденький, наивный, да? Мануэла говорит, что у него до нее не было женщин и он очень боялся показаться неловким, — и Пилар рассмеялась грудным смехом, как Мануэла.

— Он хотел жениться на ней?

— Во всяком случае, клялся, что у него это серьезно, и требовал, чтобы она перестала ходить на танцы к Эрнандесу. Он страшно ревнивый.

— А про отца?

— Да, она рассказала, что у вас там было, и очень смеялась.

— Почему?

— Вы уж меня извините, но вы же знаете, что Мануэла ни к чему не относилась серьезно, и мы привыкли все друг другу рассказывать.

— Скажите, отец предложил ей уйти от нас?

— Да.

— Он предложил снять для нее квартиру, да?

— Да. Я не решалась рассказать вам про это. Похоже, у него это тоже первая в жизни любовница.

— Мануэла не согласилась?

— Ясное дело, нет.

— Но почему?

— Ну, как бы вам это объяснить… Понимаете, ничего бы из этого не получилось.

— А вас не удивляет, что она не дает о себе знать?

— Удивляет.

— И что же вы решили?

— Что она нашла нового дружка или сменила место.

— Но это точно, что она никогда не говорила о возвращении на родину?

— Точно.

— А что она рассказывала про мою мать?

— Что она… немножко не такая, как все.

Пилар едва не произнесла «сумасшедшая».

— А у Эрнандеса никто ничего не знает про нее?

— Я вчера была там. Все удивлялись, почему я одна. Но я уже знала, что Мануэлы нет в Живри.

— А откуда?

— Обычно мы раз в два-три дня перезваниваемся. А тут трубку взяла ваша мать и сообщила, что Мануэла уехала в Испанию. Ну, я решила, что это просто предлог, чтобы бросить службу.

— И она даже не намекнула бы вам?

— Простите, не понимаю.

— Вы по-настоящему дружны?

— Она мне все рассказывала. Я ведь была единственной девушкой в Париже, кого она знала. Что же касается парней, она с ними веселилась, спала, но о чем думает, никогда не говорила.

— Большое спасибо, Пилар.

— Вы беспокоитесь, да?

— Даже не знаю. У нее, наверно, были причины уйти. Может, ее соблазнило предложение отца.

Если бы я не чувствовала, что профессор отдалился от меня, я поговорила бы с ним, и, возможно, он что-нибудь посоветовал бы. Но я не решаюсь. Ну, а у других лаборанток таких проблем, наверно, никогда не возникало.

Надо признаться, мне все тревожнее. Я даже немножко стыжусь этого. Временами убеждаю себя, что я все придумала, что у меня склонность, как у мамы, из всего делать трагедии.

Если мама ждет завершения курса лечения, чтобы позвонить в контору по найму, то это значит, что мне еще неделю придется убирать и готовить.

Горячего она все так же не ест и лежит в постели, когда кто-нибудь из нас возвращается домой. И только оставшись одна, пошатываясь, спускается в кухню и достает из холодильника что-нибудь перекусить. И иной раз вытаскивает из тайника, где хранятся ее запасы, бутылку. Забавно, но тайник мы так и не сумели обнаружить. Да, в этом смысле она потрясающе хитра.

Я заезжаю в Живри, покупаю мясо и овощи, а войдя в дом, сразу же поднимаюсь к маме. Она не читает, но и не спит, хотя глаза у нее закрыты.

— Это ты? — слабым голосом спрашивает она.

— Да. Как ты себя чувствуешь?

— Плохо.

— Очень болит?

Мама не отвечает. Неужели это и так не ясно?

— Никто не приходил?

— Я не слышала звонков.

— По телефону тоже не звонили?

— Нет.

— А когда тебе звонила Пилар?

— Это кто?

— Подруга Мануэлы.

— Да, какая-то испанка просила позвать ее. Я ответила, что Мануэла у нас уже не служит. Она спросила, куда Мануэла ушла, и я сказала, что уехала в Испанию.

— Мануэла так и сказала тебе?

— Да. Не в моих привычках врать.

Вот уж неправда. Она врет, но бессознательно. Вернее, так переиначивает истину, что сразу начинаешь путаться.

— Мануэла вызвала такси?

— Не знаю.

— Ты не слышала, она не звонила Леону или другому шоферу?

— Нет. Я плохо себя чувствовала и к тому же представляла, какой скандал устроит твой брат.

— А папа?

— Папа тоже. Мужчины сошли с ума. Стоит в доме появиться какой-нибудь девчонке, они липнут к ней, как мухи на мед.

— Ты не подвозила ее к автобусу или на станцию?

— Ну вот еще! Она сама решила уйти, пусть сама и добирается. Разве я не права? — К маме как будто даже вернулась ее былая энергия. — Я же говорю тебе: я плохо себя чувствовала. Я пошла в спальню и легла. Вроде бы слышала, как захлопнулась входная дверь. У меня был тяжелый приступ.

Не знаю, какая доля лжи в ее словах, но явно все происходило не совсем так.

— И вообще, с какой стати ты меня допрашиваешь? Разве мало того, что я не могу встать, что твой отец и твой брат не разговаривают друг с другом, что мы остались без служанки и я целыми днями дома одна? — Никогда в мамином голосе не было такой горечи. — Но не бойся. Через несколько дней я встану, и тебе больше не придется заниматься хозяйством. Я все возьму на себя, пока не найду кого-нибудь.

Я разочарована, мне даже как-то неприятно. Бог весть каким образом, но она добилась, что на душе у меня неспокойно. Чтобы приготовить ужин и навести внизу хоть какой-то порядок, времени остается в обрез. Я уже накрываю на стол, когда появляется отец и, полукивнув мне, собирается пройти в кабинет.