Три дня одной весны - [142]

— Ну да, вы, оказывается, качали мою люльку, а я и не ведал.

— Качал не качал, все равно вы младше меня.

— Если я младше, то как это вышел на пенсию раньше вас на целых три года?

— Вот этого я не знаю, мулло. Нашли, видать, какую-нибудь лазейку, вы же мастак на такие дела.

— Ладно, раз я младше, то на сколько же вы старше?

— Назовите-ка прежде свой год…

— Мой год курицы[65].

— А нынче что за год?

— Год лошади.

— Вот теперь как следует посчитайте и скажите, кто старше, лошадь или курица.

— Курица… вроде бы, — запнувшись, произнес Сайфиддин Умар.

— Видите, вы даже года считать не умеете!

— Лошадь старше, — вставил один из присутствующих.

— Правильно, лошадь старше! — вскинув голову и выпятив грудь, подтвердил Сангин Рамазон. — Лошади нынче пошел семьдесят второй. А курице? — Он обвел всех вопрошающим взглядом: но, не услышав ни звука, ответил сам: — Разница между курицей и лошадью в три года… — Это прозвучало как бы подсказкой, однако все смотрели ему в рот, и он пояснил: — Курица младше лошади на три года. Раз, мулло, ваш год курицы, то сейчас вам пошел шестьдесят девятый.

— Не дай, создатель, лишнего, мне в этом году стукнуло полных семьдесят пять.

— Полных семьдесят пять стукнуло кролику.

— Гм… Кто знает, может, мой год кролика. Позабыл я…

— Но если кролика, почему говорите курицы?

— Оба, проклятые, мелкие. Путает человек…

Сангин Рамазон захохотал, другие весело заулыбались.

— Мышь тоже маленькая, — выговорил он, сотрясаясь от смеха всем своим дородным телом. — А змея?.. Нет, мулло, не врите, обманщик — враг господа бога. Ваш год курицы. Вы одногодки с черным Амонбеком. У него тоже год курицы. И у длинного Маджида. А еще, еще… — Не сумев больше никого припомнить, Сангин Рамазон сомкнул уста.

— Высунули свой длинный язык на семь аршин, раскричались как петух — старше, старше, а сколько вам? Может, у нас и нет никого старше?

— Почему? Есть и постарше… Я не скрываю, подобно вам, своих лет. Вы и сами, наверное, прекрасно знаете, что мой год лошади. Мне пошел семьдесят второй.

— Поэтому и любите лошадей, а? — засмеялся продавец.

— Да, поэтому, — хлестнул его Сангин Рамазон сердитым взглядом и вновь обратился к Сайфиддин Умару: — Вы, мулло, когда я был председателем, ходили за мной хвостом, иначе как ака-джаном[66] не величали. Или забыли?

— Не хвастайте, что были председателем. Мы тоже бывали…

— Верно, вы тоже председательствовали, шесть месяцев. Но подоили колхоз, нахапали, что могли, тишком и в открытую, а как стали ваши делишки всплывать наружу, поджали хвост, чтобы не выдернули его с корнем, и дали деру. Пять лет пропадали в бегах, заправляли арбой то ли в Кармине, то ли в Бухаре.

— Удивляюсь, и как только можете смеяться надо мной? А как сами председательствовали, забыли? Умный человек сперва нюхает свой воротник, потом уж говорит. Тогда, если бы не авторитет вашего покойного брата, вас бы так поприжали, что невзвидели бы белого света.

— Это за что бы меня прижали? В чем я был виноват?

— А кто зимой тридцать шестого года чуть не разорил хозяйство? По чьей вине овцы целыми отарами гибли от голода?

— Если бы падеж скота случился по моей вине, советская власть тут же и воздала бы. В те годы контроль был такой жесткий, что… эге! Я хоть сейчас найду, самое меньшее, десять свидетелей, поклянутся на чем хотите, что отары, про которые вы толкуете, подыхали от неизлечимых болезней, что на это имелся законный акт районного ветеринара.

— Э, бросьте, э! — махнул рукой помрачневший Сайфиддин Умар. — Разве вы когда-нибудь в чем-то винились, чтобы признаться теперь?

Тут к магазину подкатил и, взвизгнув тормозами, встал у входа газик. Из него выскочил председатель колхоза Сарвар Умаров, высокий мужчина, лет сорока, в нагольном тулупе и резиновых сапогах. Он торопливо вошел в магазин. Сангин Рамазон и Сайфиддин Умар разом прекратив перепалку, встретили его молчанием.

Сарвар, поздоровавшись и порасспросив о самочувствии всех, кроме отца, купил две пачки сигарет. На отца, который сидел насупившись, он бросил лишь многозначительный взгляд и уже собрался было уйти, но тут Сангин Рамазон, поглаживая усы, степенно спросил:

— Если не секрет, откуда, председатель?

— Пока из правления. А собрался на пастбище, хочу проведать чабанов. Зима все еще держится…

— Как скот?

— Ничего, идет окот.

— Вы часто бываете в районе, случайно не встречались на днях, в райкоме там или еще где-нибудь, с нашим Самандаром?

— Нет, дядя, давно уже не виделись. Несколько раз звонил, хотел поинтересоваться, как его дела, но не застал. Отвечали, в поле. Хозяйство у него новое, сами понимаете, тысяча и одна забота…

— Хозяйственных забот, конечно, немало. Но уже две недели как не дает знать о себе. Порой даже злость берет, где он там носится в такую стужу, чем занимается…

— Не злитесь, дядя, и не волнуйтесь. Завтра в районе собрание актива, увижу — скажу, что вы спрашивали. Или опять позвоню, может, на этот раз застану.

— Спасибо, председатель. Если бы он сумел выбраться к нам в эти два-три дня, было бы весьма кстати, — сказал Сангин Рамазон и, потянувшись к полке, взял те самые ботинки, которые полчаса назад в сердцах отшвырнул.