Три дня одной весны - [143]

Сарвар посмотрел на отца:

— Что вы тут делаете?

— Так просто, сынок… — не поднимая глаз, задумчиво проговорил Сайфиддин Умар.

— Со мной спорит, — усмехнулся Сангин Рамазон; посмотреть со стороны, вроде бы придирчиво разглядывал ботинки, ан нет, уши держал торчком.

Но Сарвар словно не услышал Сангин Рамазона, даже искоса не взглянул на него и ласково произнес:

— Вечером жаловались, что ноги болят…

— И сейчас не отпускает. Вышел подышать свежим воздухом.

— Возвращайтесь домой, отец. Что пользы тут сидеть? Поешьте чего-нибудь горячего и хоть отоспитесь, — сказал Сарвар все тем же мягким тоном.

Потом, когда его отец нехотя и тяжко поднялся и, стрельнув исподтишка в Сангин Рамазона осуждающе-брезгливым взглядом, вышел за дверь, Сарвар спросил:

— О чем вы спорили?

— О чем же еще? — ответил Сангин Рамазон, вертя ботинки в руках. — Все те же гнилые разговоры.

— Вы оба, дядя, уже почтенного возраста. Тянет на беседы, так и беседуйте нормально, как подобает старикам, не ворошите гниль.

Сангин Рамазон собрался было ответить, но Сарвар, круто повернувшись, твердым шагом вышел на улицу.

— Наш председатель человек благоразумный, — неведомо к кому обращаясь, произнес продавец и, зевнув, сдунул пыль с весов.

— Говорят, крепко обижается на отца за его дела, — заметил один из присутствующих.

— За какие дела? — спросил второй.

— Что слоняется по улицам, подрабатывает заклинаниями…

— Ну и что, что заклинатель? Плохой или хороший, а кишлаку-то мулло нужен.

— Сказал, что слышал…

— Не знаю, как вы, а я доволен нашим председателем, — вновь подал голос продавец.

Сангин Рамазон, отвернувшись, смотрел в окно. Но после того, как машина Сарвара рванулась с места и в одно мгновение скрылась из глаз, смерил продавца насмешливым взглядом.

— Да, благоразумный, очень умный, — с ехидцей проговорил он и, тут же вспылив, швырнул ботинки к весам. — Забирай свои башмаки! Разговорился, а! «Благоразумный», «доволен»… Ты еще мальчишка, откуда тебе знать, что разумно, что нет!

— Не по душе, что ли, дядя? — удивленно спросил продавец, схватив ботинки и держа их за шнурки.

— Что не по душе?

— Ботинки…

— Продашь другому дураку! — так же резко ответил Сангин Рамазон и, вскочив с места, ладонью отряхнул подол и ушел из магазина, волоча трость.

Он возвращался прежней дорогой, шел медленно и, слегка наклонив голову, вслушивался в то глухое, то визгливое поскрипывание галош, которые проваливались в потемневший и ноздреватый снег, и порой, не нарушая хода своих мыслей, как бы вскользь, себе под нос, отвечал на приветствия мальчишек, которые, нахлобучив шапки и надев халатики, появлялись у ворот, как видно в надежде поиграть. Он думал о том, что, хотя ему и пришлось услышать упрек Сарвара, этого, как сказал тот теленок в магазине, б л а г о р а з у м н о г о  председателя, и даже слегка покраснеть тем, не менее он вывернул Сайфиддин Умара наизнанку, показал людям его нутро. И правильно сделал! Этот бесстыжий тип заслужил, он всегда копил злобу, только и думал, как подсидеть да напакостить. Но поскольку хитер — из лисьей коварной породы, и предки его были такими, — то вражду свою и злобу таил, как кот, который зарывает испражнения, и, замазывая глаза, льстил и угодничал, называл братом и другом. А мечтал только об одном — ссадить Сангин Рамазона с должности, занять его место и жить в свое удовольствие. Как говорят, подавал руку (плут ведь, мошенник!), да подставлял ножку. Но Сангин Рамазон не такой уж простак, он твердо знает: Сайфиддин Умар был одним из тех завистников-злопыхателей, которые все два года разводили писанину и в конце концов сбросили его с председательского кресла. Если не так, то почему именно он был тут же избран председателем вместо него? Почему каждое утро подъезжал к воротам верхом на коне — сидел как дырявый мешок с отрубями, — хохотал на всю улицу и орал: «Берите, друг, лопату, надо и на колхоз поработать»? Ведь знал, подлец, что он, Сангин Рамазон ответит: «Расскажи свой сон воде». И ни за какие блага не выйдет, хорошо знал! Так почему появлялся каждое утро? Почему насмехался и говорил, что «сегодня вы, конечно, выйдете», — почему? Да потому, чтобы себя показать и поиграть на нервах. Хотел, негодяй, чтобы он, Сангин Рамазон, истерзал душу и обратился в прах. Забыл, проклятый, что в этом преходящем мире чины никому не даются пожизненно, что придет день и его тоже могут сбросить с коня. Где там… Он никогда не думал про это. Будто владыкой мира стал, труси́л — шапка набекрень — день и ночь на коне. Вот каким созданием был Сайфиддин Умар! Лихоимствовал, притеснял людей. Спеси было в нем… эге! Но вскоре упал, докатился до того, что даже птицы ревели от жалости. Всплыли делишки, которыми пробавлялся все шесть месяцев, что успел побыть председателем, — разбазаривал, продавая налево и направо, ячмень и пшеницу, — и, испугавшись, что, если хоть на несколько дней задержится, призовут его к ответу, даже посадят, бросил колхоз и бежал без оглядки. Надеялся, что месяца через три-четыре страсти поутихнут и тогда, даст бог, сумеет вернуться назад, к жене и детям. Но этого не случилось. Люди увидели его тень лишь пять лет спустя. Потому что Сангин Рамазон не любил шутить. Он поклялся, что самолично выроет могилу Сайфиддин Умару…