Три дня одной весны - [144]

Сзади раздался автомобильный гудок. Сангин Рамазон сошел на обочину. Через минуту мимо, одна за другой, проехали, разбрызгивая снежную жижу, три машины, высоко груженные тюками спрессованного сена.

«Я-то потом все равно был на должности, — говорил сам с собой Сангин Рамазон, двигаясь по-прежнему медленно, с чуть опущенной головой. — Я работал в финорганах, мой хлеб плавал в масле, а этот шестимесячный председатель-недоносок больше ни на коня не садился, ни за стремя не держался — никогда никаких постов не занимал. Пока не вышел на пенсию, надрывался с кетменем и лопатой. Просто диву даешься, как сегодня ведет себя этот тип. Будто невинная горлинка, к тому же сам назначил себя сельским мулло. Никому не даст сказать слово. Едва зайдет речь про тот свет да страшный суд, таким соловьем заливается, что можно подумать, уже разок умирал, все там повидал и, воскреснув, снова вернулся. Сын у него тоже хорош — председатель, всем и всему голова, советчик старым и малым. Что поделать, круговорот небес!.. Никак не пойму, за что Самандар всегда нахваливает этого Сарвара. Говорит, о народе заботится, чистый, мол, человек, благородный, прямой, все бы такими были! Люди тоже твердят — хороший Сарвар, достойный председатель. Хороший так хороший, для себя — не для меня. На мой взгляд, он просто неприятный тип, вовсе негодный быть председателем. Я терпеть его не могу, мне кажется, такой способен на все. Ведь он сын моего врага. Яблоко от яблони недалеко падает. Э-э, Самандар еще молод-зелен, не понимает, что если отец его мне враг, то он и сам когда-нибудь станет врагом ему, улучит момент и так подсечет… Господи! Сын учит меня уму-разуму, говорит, что мы цепляемся по темноте своей, а им, говорит, делить нечего, они, видишь ли, заняты одним государственным делом и хорошее называют хорошим, плохое — плохим. Будто в свое время я не занимался государственным делом и не знаю, что почем, будто и я не называю хорошее хорошим, плохое — плохим. Нет, зелен еще Самандар, не созрел, зелен!»

Сангин Рамазон свернул за угол и увидел, что на суфе кузнеца Исхака сидят Сайфиддин Умар, учитель Курбон Бадал и сам кузнец.

«Значит, наш разговор с этим мулло-недоучкой продолжится», — подумал Сангин Рамазон.

Приблизившись к суфе, он ответил на приветствие Курбон Бадала, выглядевшего усталым и удрученным, и сел рядом с ним. Немного помолчав, спросил:

— Нет улучшения?

— Нет, дядя, все так же. Врачи говорят, что другого выхода не видят, нужно везти в город и оперировать.

— Если операция поможет, не ждите — везите!

— Он так и собирается делать, — ответил за учителя кузнец Исхак. — Завтра, говорит, повезу.

Жена Курбон Бадала уже два месяца лежала в районной больнице — сильно хворала. Кое-кто поговаривал, что вряд ли поднимется. Бедолага учитель совсем измаялся. Пятеро его малых детей были предоставлены сами себе. Ни у него, ни у его жены не оказалось ни одной близкой родственницы, которая хотя бы изредка могла присматривать за малышами. Дочка только в пятом классе, двое сыновей тоже школьники — один в третьем классе, второй — в первом, а двое других едва перестали ползать, совсем несмышленыши.

— Домашние хлопоты, конечно, на вас? — спросил Сангин Рамазон тоном, не оставлявшим сомнений в том, что он хорошо представляет себе его страдания.

— Да, на мне. Дочка еще как может присматривает за братьями, — сказал Курбон Бадал, потерев подбородок, и задумчиво уставился на струйку воды, вытекавшую из-под снега. — Отработал на сегодня свое — провел три урока, заскочил домой — нет муки, собрался купить и вот… застрял, их увидел…

— Ладно, брат, особенно не переживайте. Даст бог, наша невестка поправится, кончатся и мучения. Недаром же сказано: снег сойдет, а земля останется. Печали и муки, черт побери, тоже вот так, приходят и уходят.

— Уходить-то уходят, да пока уйдут, человека чуть не изведут, — вставил Сайфиддин Умар.

— От человека зависит, мулло, — резко произнес Сангин Рамазон. — Если он стойкий, сумеет выдюжить, снесет все страдания, рано или поздно дела его устроятся.

— Ну, я пошел, дети одни, и еще в больницу надо съездить, — быстро поднялся Курбон Бадал.

В этот момент они увидели Амонбека, который приближался, гоня во всю прыть осла, с нижнего конца улицы.

— Амонбек ведь, — пробормотал Сайфиддин Умар и после того, как тот остановил осла возле них и, легко соскочив, поздоровался, кивнул на хурджин, обе половинки которого были туго набиты: — С базара?

— Да, мулло, купил кое-что, — ответил Амонбек, смуглый благообразный старик.

— Говорят, Шодмон приехал… Как он, здоров? — поинтересовался кузнец Исхак.

— Здоров. Вчера вечером нагрянул. Я очень соскучился…

— Один приехал или с женой и детьми?

— Один. Завтра уже собирается назад. Времени, говорит, нет.

— Если завтра уезжает, значит, угощение будет сегодня, — засмеялся Сангин Рамазон. — Барана или козла…

— Конечно! Баран, наверное, давно уже в котле; я еще на рассвете наказал младшему сыну заняться. Добро пожаловать, приходите, будете светом очей, венцом украшений…

— Он шутит, — сказал кузнец Исхак.

— Почему шучу? — живо возразил Сангин Рамазон. — Совсем не шучу.