Тревожное счастье - [15]

— Хуже или лучше учителя? — Петро в упор смотрел на своего бывшего соперника, и в глазах его прыгали чертики.

Учитель понял, что продолжать беседу с этим самовлюбленным юношей невозможно. Он опустил голову и задумчиво постукивал тонким прутиком по носку своего ботинка. Потом поднял голову и решительно сказал:

— А теперь вы ответьте на один мой вопрос. Но откровенно…

— Пожалуйста.

— Кем вы приходитесь Александре Федоровне?

— Я? Мужем. Кем же еще! — с гордостью ответил Петро.

— Благодарю вас, — учитель поднялся. — Будьте здоровы. Желаю вам счастья. — И, рассекая прутиком воздух, быстро пошел вдоль улицы.

Петру хотелось засмеяться вслед ему, но он сдержал себя, смущенный искренним пожеланием учителя.

Потом, примерно через час, гуляя в саду, Петро опять увидел Владимира Ивановича. Он вышел из амбулатории. «Вот бродит человек, как привидение. Что ему здесь надо?» — подумал Петро.

Саши в амбулатории не было: она уехала в местечко на какое-то кустовое совещание.

Петру вздумалось зайти в амбулаторию одному. Он нашел ключ, открыл дверь и, увидев на полу бумажку, поднял ее и развернул.

«Александра Федоровна! Вы говорили мне, что никому никогда не лгали. А мне вы солгали. Зачем? Вы уверяли, что этот юноша — ваш брат. А теперь я знаю, что он ваш муж. Мне обидно, что вы сказали неправду. Однако желаю вам счастья.

Вл.».

Петро пожал плечами. Ему казалось странным и смешным, что серьезный человек, учитель математики, два часа подряд ходил вокруг амбулатории, чтобы подсунуть под дверь эту записочку. Петро забыл, что совсем недавно сам совершал еще большие глупости. Он теперь не задумывался, почему Саша так долго говорила всем, что он ее брат, теперь это не волновало его: Саша — его жена, и он самый счастливый человек в мире.

Когда Саша вернулась, он подал ей письмо. Она, прочитав, покраснела.

— Какой он чудак! А что я могла ему сказать? Он так настойчиво допытывался, кто ты.

Они поговорили об этом «чудаке», и ни одна струна ревности не зазвенела в душе Петра. Но когда Саша в этот вечер сказала, что его ждет дипломная работа и ему надо бы ехать, струны эти загудели все сразу, гулко и зловеще. Все эти дни он не думал о дипломной работе. Еще перед отъездом он убедил себя, что сделал больше, чем товарищи, и потому имеет право на передышку. А теперь вообще все это казалось малозначительным и скучным в сравнении с тем, что он переживал. Что такое этот дипломный проект, эта объяснительная записка? Кому они нужны? Дорогу по ним никто не построит, и будут они валяться в библиотеке, в пропыленном углу за полками. Наконец, не так уж важно, получит ли он при защите «отлично» или «посредственно»: все равно выпустят техником-дорожником и все равно осенью придется идти в армию. Все это пришло ему на ум, когда Саша сказала, что пора ехать. Раньше он об этом не думал и хотел только одного — как можно дольше побыть тут, в этой необыкновенно уютной хате, рядом с Сашей, своей женой. Сейчас ему казалось: только он уедет — и счастье рухнет.

— Ты хочешь, чтобы я скорей уехал? — упрекнул он Сашу.

— Я хочу, чтобы ты всегда был со мной. Но нельзя забывать о деле.

— Я на полмесяца обогнал всех.

— А ничего не скажут, что тебя так долго нет после праздника?

— Кто может сказать!

— Знают хоть, где ты?

— Никто не знает.

— Надо ехать, Петя. Так нельзя.

— Конечно, я надоел тебе…

— Какой глупый! Я хочу, чтоб было лучше, чтоб не было неприятностей, а он…

Но на следующий день пришла телеграмма от товарища: «Немедленно возвращайся. Директор, комитет угрожают всеми карами».

С тревогой в сердце оставил Петро жену, взяв с нее обещание писать ему каждый день.

Бесконечной показалась ему в тот день знакомая дорога по приднепровской равнине, хотя он и заставлял себя любоваться красотой молодой зелени и непрерывно думал о Саше. Между прочим, он мечтал и о том, что когда-нибудь построит здесь в честь Саши дорогу по своему проекту — необыкновенно красивую дорогу, по которой людям будет ходить приятно и радостно, и даже молодоженам, когда им придется расставаться друг с другом.

Раньше довольно веселый и шумный в кругу близких друзей, Петро стал задумчивым и замкнутым. Молчаливыми становятся люди обычно от горя, но случается, что иногда замыкаются и от счастья. Петро словно боялся, чтобы кто-нибудь случайно не оскорбил, не запятнал его светлых и чистых чувств. За прогул его пробрал директор, вызывали в комсомольский комитет, допытывались, где он был десять дней. Он отвечал:

— Да вот ездил, — и улыбался так, как улыбался бы человек, которому вдруг открылись все тайны мира.

Он чувствовал, что стал взрослее своих товарищей, даже тех, кто старше его годами: ведь он женат и счастлив и пережил то, чего они, вероятно, еще не переживали. Товарищи удивлялись, глядя на него. Всегда проницательные и догадливые, девушки неожиданно объявили, что Шапетович женился. Эта весть мгновенно разнеслась по техникуму. Девушки с младших курсов приходили в чертежную и смотрели на него, как на какое-то чудо. Парни-друзья допытывались, правда ли это, шутливо поздравляли, а он отвечал им все той же таинственной и радостной улыбкой. Он готовился к защите проекта день и ночь — хотел догнать и опередить товарищей и опять выкроить время на поездку к жене. Он отрывался от работы только для того, чтобы сбегать на почту — спросить, нет ли письма. Несколько дней писем не было, и он опять страдал, опять вспомнил о Владимире Ивановиче. Наконец письмо пришло: оказалось, каких-нибудь сто километров оно шло целых пять дней.