Тревожное счастье

Перевод П. Кобзаревского

Петро «проголосовал». Машина не остановилась: вероятно, вид его не произвел на шофера надлежащего впечатления, но сам путник думал о себе иначе: в восемнадцать лет он был до краев переполнен самыми радужными надеждами и мечтами, без гонора и зазнайства считал, что он человек интересный и одет для своего студенческого положения прилично, и потому имеет право на внимание. Однако он не обиделся и не возмутился, хотя и не первый водитель так безучастно проехал мимо. Проводив взглядом машину, он опять с наслаждением растянулся на придорожной скамейке в тени сосен, положив голову на свой потертый клеенчатый портфель, переполненный, как и голова студента, мечтами. Но в портфеле они лежали в виде дневников, где добрая половина событий была выдумана, и в виде стихов — наивных, но искренних, потому что все они посвящались ей.

Петро лежал на спине и смотрел в бездонную синеву августовского неба. Он думал о Саше. Иногда бывает трудно представить себе дорогие черты близкого человека, если очень хочешь это сделать. Но сегодня Саша представлялась ему так ясно, словно стояла рядом. Может, из-за этого он и не спешил добраться до места. Нет, он медлил и, сойдя с поезда, не бросился бежать тридцать километров пешком, как делал это позже по иной причине. В душе было то странное чувство, которое мы нередко переживаем, особенно в юности, когда вместе с сильным желанием, с непреодолимым стремлением скорее достигнуть цели в душу закрадывается тревога, неуверенность. Эту тревогу ощущал и Петро. Одно дело встречаться вечерами, говорить о высоких материях, целоваться в тихой улочке Гомеля и совсем другое — приехать к ней в гости, остановиться в доме, где живет и она. Три месяца они не виделись! Сколько утекло воды за это время! Он ездил на практику в далекий город, а она окончила фельдшерскую школу и поехала работать в ту деревню, куда ему надо как-нибудь добраться. Она уже самостоятельный человек, у нее новые знакомые — сколько в деревне учителей и других хлопцев! Горячее и неприятное чувство обожгло грудь — страшное, хоть и безосновательное, чувство ревности. Почему два ее письма были такими короткими? «Прости, нет свободной минутки!» Сдавала экзамены — находила время писать письма на нескольких страницах. А тут, в деревне, вдруг не хватает времени, словно на ее участке все сплошь больные. Правда, в последнем письме она сама пригласила его приехать в гости. Но какое приглашение! Одна фраза в конце, словно между прочим, ради приличия. Вероятно, надеялась, что он не решится приехать. Петро от таких мыслей даже вскочил и забегал вокруг скамейки. Он стал думать о той неслыханно страшной мести, которую он совершит, если — не приведи бог! — она изменит ему. Немного успокоившись, он лег опять. Перед глазами тихо раскачивались ветки сосен. Над самым ухом пронзительно закричал паровоз — рядом прошел товарный состав. Петро улыбнулся: страхи пропали, он опять видел ее глаза, голубые и ласковые, почувствовал на губах тепло ее поцелуев. Нет, она хорошая, добрая, и она любит его искренне.

Его вывели из оцепенения голоса и смех. Несколько женщин с корзинками, бидонами и туфлями в руках возвращались из города и сели отдохнуть под соснами.

— Тетки! До Холмеч далеко?

Петро хитро спрашивал о расстоянии до соседнего местечка, боясь встретить людей из той деревни, где работает она, его Саша, потому что такие люди обязательно стали бы допытываться, к кому он едет. Вопрос он задал просто так, для забавы, потому что давно уже узнал у словоохотливого стрелочника, сколько километров до Холмеч, и не только до Холмеч, но и до каждой деревни по этой дороге.

— До вечера пролежишь — ближе будешь, — засмеялась одна из женщин.

— Видать, домой так спешит. А мать ждет не дождется, — с упреком сказала старуха.

Вероятно, они видели его на этой скамейке, когда еще в город ехали, потому что самая молодая опять пошутила:

— К невесте небось давно бы пешком добежал.

Слова ее задели парня, ему стало стыдно. Он взял портфель и отошел в сторону, чтоб не слышать их смеха и шуток. Вскоре подъехал грузовик, и женщины, загремев бидонами, начали шумно залезать в кузов. Петро спросил у шофера, можно ли подъехать и ему.

— Пять рублей, — потребовал толстый краснолицый человек, больше похожий на директора маслозавода, чем на шофера.

Для студента, в чьем кармане лежала всего одна десятка, это было дорого. Он едко сказал краснолицему водителю:

— Благодарю за милость, — и пошел назад, к переезду.

Женщинам, видно, стало его жалко. Они что-то сказали шоферу и крикнули парню:

— Иди садись! Чего там! Может, посватаешься к нашим девчатам.

Шофер тоже окликнул:

— Эй, ты! На гоноре далеко не уедешь! Садись! Подвезу.

Петро не оглянулся. Когда же машина тронулась и пыль немного осела, он повернулся и зашагал вслед за ней — туда, где кончался небольшой сосняк и открывалось широкое поле.

Кто шел по дороге от Речицы на Лоев, тот знает, какая это скучная и тяжелая дорога, особенно в летнюю жару. Она тянется по голой равнине, обходя зеленые оазисы деревень, где путник мог бы напиться студеной воды из колодца и отдохнуть в тени верб или вишен. Ни деревца, ни куста, ни единой речушки — только несколько рвов, по которым сбегает в Днепр весенняя вода. А самое мучительное — идти и все время видеть неподалеку, слева, густую стену леса и любоваться с пригорков полосой воды, которая соблазнительно, словно мираж, блестит на солнце среди яркой зелени лугов. Но до Днепра — два-три километра. И, понятно, не у каждого пешехода хватает воли удлинить свой путь на несколько километров, чтобы выкупаться. Раньше дорога шла вдоль самого Днепра, через деревни Жмуровка, Заспа, Леваши, но какой-то дорожный начальник, вероятно никогда не ходивший пешком, решил отвести ее в поле, чтобы сделать более прямой, короткой и более проезжей весной и осенью. Но от этого она не стала ни более короткой, ни более проезжей в непогоду. Правда, в наше время, когда всюду столько машин, даже влюбленные и поэты не ходят пешком. Но так ли это хорошо? Пройти одному по чудесной дороге, в добром настроении — разве это не удовольствие! Сколько передумаешь всего, как славно помечтаешь, поспоришь со своими противниками! А сколько нового — я имею в виду нашего брата писателя — может явиться в этом раздумье, сколько неожиданных и интересных находок!.. Никто тебе не мешает, ты можешь беседовать со своими героями, говорить за них, проверять интонацию их речи, петь, не имея ни голоса, ни слуха, слагать стихи, не имея таланта, — одним словом, можешь делать, что хочешь. Пожалуй, нигде не чувствует себя человек более свободным, чем в дороге, и особенно среди широкого поля, когда все видно далеко вокруг.