Тревожное счастье - [4]

Едва слышно ступая, они прошли через кухню. Не зажигая лампы — светло от луны, — Саша подвела Петра к большой деревянной кровати, стоявшей за печью, и сказала:

— Ты будешь спать тут.

Ее маленькая, белая, как в больницах, кровать стояла возле окна с другой стороны печи. Петро торопливо разделся и нырнул под свежую, слегка влажную простыню, приятно пахнувшую мылом и каким-то лекарством. Затаив дыхание, он слушал, как за печкой раздевалась Саша. Какое это неповторимое и ни с чем не сравнимое чувство — впервые слышать, как в трех шагах от тебя, в одной комнате, раздевается девушка, кажущаяся тебе, влюбленному, сказочно прекрасной, ставшая для тебя самым любимым и дорогим человеком на свете! Ты боишься оскорбить даже взором ее чистое полунагое тело… Это высокое человеческое чувство, которое, к сожалению, мы часто утрачиваем в зрелые годы.

Сердце у Петра сперва замерло и будто остановилось, а потом стало биться часто-часто и радостно-тревожно, как всегда перед неведомым, таинственным и большим событием в жизни.

Саша легла.

Петро замер в ожидании этого неведомого. Она спросила:

— Ты еще не спишь? — и вздохнула, а через минуту пожелала: — Спокойной ночи.

Он ответил:

— Спокойной ночи.

И, еще более взволнованный, начал с юношеской наивностью искать скрытый смысл и в ее вопросе, и во вздохе, и в пожелании. Почему она спросила, спит ли он? Разве можно так быстро заснуть даже самому усталому человеку? Он вспомнил наставления своих старших друзей-студентов, уверявших, что мужчина должен быть смелым и решительным в любой обстановке. Но их решительность в отношении девушек всегда возмущала Петра.

А почему она вздохнула? Он вспоминал каждое ее слово, произнесенное в этот вечер. Он начал искать другой смысл в приглашении и даже в том, как она удивилась и растерялась, когда он неожиданно явился перед ней в саду. Снова вспомнились «теоретические» рассуждения друзей о девушках. Эти рассуждения оскорбляли Петра. С одним своим другом он из-за этого поссорился навсегда.

При всей своей чистоте и юношеской стыдливости он отлично понимал, что в конце концов их любовь должна привести к тому, что они станут мужем и женой, и он трепетно хотел этого. Но как относится к этому Саша? Если бы она хотела стать сейчас его женой, то не выдавала бы его за брата. Честный в своем поведении, во всех чувствах, Петро и подумать не мог о том, что ему следует проявить смелость и пойти к ней. Это может обидеть Сашу, опорочить — хозяйка, очевидно, не спит. Однако, не совсем уверенный в том, что Саша не хочет этого, он наивно ожидал, что она придет сама.

Саша повернулась на кровати, и он затаил дыхание, в сердце затрепетали радость и страх. Нет, опять тишина. А время летело. Более короткими стали на полу тени от цветов. Уже давно пропели первые петухи. За стеной вскрикнул сын хозяйки: вероятно, и во сне гонял коров.

Петро, наконец, не выдержал и шепотом окликнул:

— Саша!

Она не ответила.

— Сашок!

Он поднялся и выглянул из-за печки.

Лунный свет падал на ее лицо, на рассыпанные по подушке золотистые волосы.

Саша спокойно спала.

Ему стало стыдно, и он торопливо вернулся на кровать.

Саша разбудила его утром довольно поздно.

— Ну и соня же ты! Проснись! — смеялась она, тормоша его, как ребенка.

Петро раскрыл глаза и онемел от восторга: он впервые видел Сашу в белом халате, в марлевой косынке, и этот наряд так шел к ней!

— Я уже столько больных приняла, а ты все еще спишь. Вставай, завтракать будем.

Он не удержался, привлек ее к себе и поцеловал. Это увидела через открытую дверь хозяйкина дочка. Выйдя во двор, где мать что-то делала по хозяйству, девочка сразу же сообщила ей:

— А знаешь, мама, они целуются.

— Кто?

— Тетя Шура и ее брат.

Мать почему-то рассердилась и накричала на дочку.

На завтрак хозяйка подала остывшую картошку, огурцы и миску простокваши. На взгляд Петра, это был обычный крестьянский завтрак. Дома он питался не лучше. К тому же он был в таком радостном настроении, что, если бы ему не дали есть целый день, вряд ли он заметил бы это. Саша почему-то вдруг покраснела и укоризненно воскликнула:

— Аня?! — И больше ничего не сказала, надеясь, что хозяйка поймет и так. Но та сделала вид, что ничего не понимает, и начала суетливо куда-то собираться.

— У нас, Шурочка, несчастье: коровы начинают болеть ящуром. Работы нам теперь, дояркам!.. Может, я на обед не приду, так вы тут сами…

Петро аппетитно ел картошку с огурцами и, ни о чем не догадываясь, удивлялся, почему Саша, такая веселая несколько минут назад, вдруг словно загрустила или смутилась. Она почти ничего не ела и не потчевала его, как вчера вечером. Сидела молча, хмурилась и лепила из хлебного мякиша шарики и звездочки.

— Что с тобой, Саша?

— Ничего, — раздраженно ответила она и поднялась, но, видимо, спохватилась — ласковая улыбка осветила ее лицо. — Завтракай и приходи ко мне в амбулаторию.

Амбулатория помещалась рядом, в бывшей кулацкой хате, большой и пустой. Одна половина ее служила комнатой ожидания. Здесь вдоль стены тянулась длинная скамья, на подоконнике лежали журналы и медицинские брошюры, на стене висели плакаты об уходе за грудным ребенком. В другой комнате стоял низкий стол с регистрационными книгами, два венских стула, старый, но крепкий диванчик, застланный простыней и клеенкой. За стеклом небольшого шкафчика блестели инструменты, бутылочки и склянки. Одним словом, было все, что полагается иметь в учреждении, где лечат людей. В этой комнате, хотя хата глядела окнами на юг, было прохладно, сыровато, пахло плесенью и лекарствами. Но запахи эти не раздражали Петра, а казались ему даже приятными. Вообще он чувствовал себя здесь довольно уютно. Сознание того, что это Сашина амбулатория, что она здесь хозяйка и что он имеет право сидеть тут рядом с ней, такой близкой и любимой, радовало его.