Тревожное счастье - [11]

Стало совсем холодно и сыро, и Петро, жалея свои туфли, предложил вернуться. Они посидели на лавочке возле хаты, побеседовали уже без поцелуев. Он попросил у хозяйки разрешения пойти спать на сеновал. Сено лежало на вышках в хлеву. Внизу хрюкала потревоженная свинья, сонно вздыхала корова, к приятному запаху сена примешивался запах навоза. Петро не чувствовал этого. Он думал о событиях прожитого дня, о Саше. Довольный собой, он упрекал ее: «А что, видела? Думала, если тебе не нравлюсь, то ни одна девушка не глянет на меня?.. Нет, ошиблась…» Он, как и все мы в юности, измерял собственные достоинства тем, насколько нравится девушкам. Но такое приподнятое настроение продолжалось недолго. Напали блохи. Да, читатель, обычные блохи, которые часто портят нам самое лучшее настроение. Петро ворочался, чесался, старался о чем-нибудь думать, вспомнить что-либо приятное. Но приятные мысли пропали. Стало противно от блох, от поцелуев Любы, вспомнилось, какие у нее влажные губы и какая она сама толстая и мягкая, как пампушка. Он поставил их рядом, ее и Сашу, увидел ясные Сашины глаза, и ему стало стыдно, он сам себе был противен.

«Какой я пошляк!.. Еще не остыл Сашин поцелуй… Нет, не мог он быть последним!.. Она просто сказала: „До новой встречи…“ Она ни в чем не виновата… Все это из-за хозяйки. Саша искренне хотела, чтоб я остался надолго. А учитель — глупости. Разве мало людей, с которыми она встречается? Разве можно ревновать к каждому? Да и вообще, что такое ревность? Разве не позорно ревновать? Надо, чтобы была прямота, вера. А я убежал, как мальчишка. А потом раскис перед первой встречной девушкой. Позор!»

Он долго ругал себя. Подумал даже о том, что, может, ему следует сейчас же, среди ночи, сбежать, чтоб досадить Любе — пусть не заманивает! — и наказать себя: блуждай в ночи по незнакомым дорогам, если ты такой дурень. Но в хате остался портфель с дневниками. Никому, кроме Саши, он не мог их доверить. Хорошо, что он закрыл портфель на замок и ключик спрятал в карман. Он нашел в темноте свой пиджак и нащупал в нем ключик. Однако и после того, как убедился, что ключик на месте, долго не мог успокоиться. Терзала мысль: а вдруг они, Люба и хозяйка, из женского любопытства как-нибудь откроют портфель и прочитают дневник?

Неприятная вещь эти дневники! Пишешь откровенно, выставляешь себя таким, какой ты есть в действительности, прячешься с таким дневником, дрожишь, чтобы кто-нибудь случайно не прочитал его. Зачем же тогда писать? Пишешь неправду, прихорашиваешь себя — даешь такой дневник всем. И опять же — для чего? Не зря люди солидные, с жизненным опытом редко пишут дневники, а если и делают это, то пишут не о себе, не о своих чувствах и переживаниях, а о других людях и о других делах: мужчина — о деловых разговорах, женщины — о своих детях, писатели записывают меткие слова, выражения, детали, целые сюжеты.

Петро, хоть и заснул только на рассвете, проснулся рано — разбудил шум детских голосов. Неподалеку была школа. Он вспомнил, что наступило первое сентября, начались занятия. И хотя у него был свободным целый месяц, он почувствовал, что летний отдых окончился и что стыдно ему сейчас бродить без работы, что пора отправляться домой — помочь родителям по хозяйству, переписать отчет о практике или сделать еще что-нибудь полезное. Он обрадовался этой мысли. Но когда за завтраком сказал о своем намерении гостеприимным хозяйкам, те страшно обиделись.

— Как тебе не стыдно, Петя! Побыл один вечер — и убегать. А еще говорил… Нет, нет, я просто не пущу тебя, Петенька. — Люба смотрела на него такими влюбленными глазами, что он смутился и не мог отстаивать свое решение. — Ты же сам говорил: времени у тебя много и ты не знаешь, что будешь делать целый месяц. Скажи, что тебе не нравится у нас?

— Все нравится, — ответил он, опустив глаза в тарелку, в которой плавали в масле вареники.

— Вы, Петя, не обижайте Любу, — подхватила Маруся. — Она и так, бедняжка, затосковала тут одна. Она сегодня всю ночь заснуть не могла от радости, что вы пришли. Разве можно от такой девушки убегать?

Люба покраснела от удовольствия: любят девушки, чтобы их хвалили! Петро — от горечи, стыда за свое поведение и оттого, что он вдруг, взглянув другими глазами, увидел, какая Люба некрасивая: желтые глаза, широкие ноздри, веснушки на носу и толстых щеках, гладкие и какие-то бесцветные волосы.

— А скучать ты у нас не будешь. Хочешь, за грибами сходим? У нас здесь очень много боровиков. Ты любишь собирать грибы? Я страх как люблю! Пойдем?

— А тебе ведь на работу.

— Ерунда! Говорят: «Работа не волк, в лес не убежит». Наработаюсь еще. А грибов не станет. Черт не схватит этих больных.

Она не понимала, что такими рассуждениями о работе порочит себя перед этим возвышенно настроенным и честным парнем. Он слушал ее и думал о Саше, о ее отношении к труду, о том, как она уходила на целые дни, из-за чего он, дурак, ревновал, страдал и совершил глупость. Теперь поведение Саши представлялось ему беззаветным служением делу. От этих мыслей ему стало еще стыдней за себя.

Однако Любе все же удалось уговорить его пойти за грибами, и они пробродили по лесу до трех часов дня. Грибов действительно было много. Но большую часть времени они потратили на странную игру: Петру хотелось как-нибудь оторваться от Любы, которая становилась ему все более неприятной, и походить одному, помечтать, подумать, а она ни на шаг не отставала, будто боялась, что он убежит. И он, наверное, убежал бы, если бы не портфель, который ему не дали взять с собой.