Трава-мурава - [7]

Все у Груши было как-то легко, просто, без того таинственного значения, которое напускала на обычные поминки черная и властная Парасковья. И, глядя на розовощекую Грушу, Аня едва удерживала улыбку. Кажется, и женщины тоже устали от чтения и теперь рады были Грушиным словам, но не смели даже взглядом выразить свою признательность под укоряющим и бдительным взором Парасковьи.

Потом же, когда блины были съедены, бабка Иваниха помянута хорошими словами и все разошлись, Вера с Аней остались одни. Вера, опять прочитавши письмо Бориса, сделалась весела и оживленна и, казалось, всю ночь могла допрашивать Аню, как она встретила Бориса на станции, да что он говорил, да как, да не заметила ли у него Аня какого-нибудь ранения или болезни. А когда уже легли, то в темноте еще долго рассказывала молчавшей и почти засыпающей Ане о том, как Борис после госпиталя приезжал на две недели — это было зимой, в конце февраля. И про Иваниху рассказывала, свою свекровь, какая это была добрая, ласковая старуха, как любила ее, Веру.

— Вай, вай! — воскликнула она вдруг в простосердечном испуге. — Придет Борис, а матери нет! И написать-то я об этом боюсь ему! Как расстроится! Нет, нет! Не буду писать, пускай!..

Аня и не заметила, как уснула.

4

Село Урань — знатное село, больше шестисот дворов в нем. В сельсовете, правда, в налоговых документах, есть точная цифра — 634. Все эти крестьянские дома с дворами, с амбарами, с баньками на задах, с омшаниками и ригами на усадьбах колхозников хоть и стоят без особого порядка, все-таки четыре улицы обозначаются в селе, и самая длинная из них — Советская, а по прежнему — Троицкая, потому что на этой улице стоит церковь. Правда, церковь давно не работает, однако исправно служит людям и посейчас. Часто можно услышать на улице такой разговор:

— Эй, сват, куда идешь?

— В церковь!

— Чего там у тебя?

— Да хлеба пуда два приходится, все никак не могу получить.

Вы уже поняли, читатель, что церковь стала колхозным амбаром.

Разумеется, в Урани есть все, что необходимо для человеческой жизни: школа, чтобы дети учились грамоте, магазин, где продают необходимый товар, довольно, правда, скудный по теперешнему времени, хотя ураньцы помнят и другие, изобильные времена довоенной поры. Есть и колхозный клуб, есть, конечно, и правление колхоза, а власть осуществляет сельский Совет во главе с председателем Аверяскиным. Все есть в Урани. Вот только нет медицинского пункта. Как-то уж так получилось, что после того, как взяли на войну старого фельдшера, в село забыли прислать нового, и хотя Аверяскин иногда и «поднимал» этот вопрос на сессиях, все оставалось по-прежнему, а когда в прошлом году от молнии сгорел столько лет пустовавший домик медпункта, он перестал и поминать об этой нужде. Да и то сказать, люди каким-то образом привыкли обходиться без медика, в селе развелось много своих бабок-знахарок, а если случалось что-нибудь серьезное, то запрягали лошадь и везли больного на станцию в Ховань. И казалось, что так будет и дальше. Однако приехала Аня, и новость с удивительной быстротой распространилась по всему селу.

Правда, надо сказать, что, как и всякая новость, слух о ней претерпел в своем хождении по селу удивительные превращения. Из фельдшерицы Аня превратилась во врача, — именно так почему-то говорили про нее по улице Гибаловке. По улице же Сиркурне, то есть Старой улице, «рузаву» называли доктором. Когда же слухи эти сошлись ранним утром к дому Ивана Филипповича Аверяскина, председателя сельсовета, то получалось уже так: «В Урань приехали доктор, врач и фельдшерица». И новость эта весьма озадачила Аверяскина.

«Комиссия!» — сверлило у него в голове, точно бурав, это страшное слово.

«Зачем же они приехали? — раздумывал он, поспешая в Совет гораздо раньше обычного своего часа. — Заразных больных вроде не слышно… Не иначе какой-нибудь мерзавец сочинил жалобу… Ну, узнаю, накручу хвоста подлецу!..»

Ничего хорошего не мог ждать Аверяскин от комиссии, пусть даже и санитарной. Он отлично знал, что любая комиссия зря не приезжает. И еще он знал, что любая комиссия чего хочет найти, то и найдет, а виноватый будет всегда он, Иван Филиппович Аверяскин.

У сельсовета уже толпился народ, человек пять. Аверяскин, делая сердитое, грозное лицо и не отвечая на «здравствуйте», остановился на ступеньке крыльца и сказал сверху:

— Чего ходите?

Вперед тотчас выступил маленький старик с белой реденькой бородкой.

— Э… э… — сказал старик, мигая светленькими глазками без ресниц. — Как же, Иван Филиппович, все с тем… это, сам знаешь.

— Много вас, а я один, — обронил Аверяскин.

Это был дед Туча, Аверяскин знал хорошо, что старик хлопочет о пенсии за пропавшего без вести сына, но ведь если потакать каждому в его хлопотах, то и работать некогда будет не только ему, Аверяскину, но и самому райисполкому — ведь сколько теперь таких вот стариков, старух и всяких вдов!.. Нет, потакать нельзя. Но тут Иван Филиппович вспомнил о комиссии и сказал старику помягче:

— С секретарем приготовь свои бумаги, а я потом посмотрю.

— Так ведь это самое, Иван Филиппович, милушка! — оживленно засуетился дед, норовя вплотную подступить к Аверяскину. — Секретарь-от твой… Без тебя, говорит, не будут делать. Ты бы, милушка, приказал ему!