Трава-мурава - [111]
— От души поздравляю! — все так же вкрадчиво улыбаясь, сказал он, и его красное лицо стало еще краснее.
— С чем поздравляешь? — как ни в чем не бывало спросил Сатин.
— С новой должностью! Очень и очень рад за тебя, Иван Иванович, как другу говорю и товарищу…
— Ну, ну, спасибо.
Сатин сидел за председательским столом. Признаться, на новом посту он чувствовал себя не очень уверенно. Не было еще привычки командовать людьми, ведь всякую работу он привык и умел делать сам: хоть у барабана стоять, хоть зароды вершить. А тут надо было людей на эти дела ставить. Вот он и терялся первое время.
Аверяскин сел рядом с Сатиным.
— Вот, Иван Иванович, пришел я, — сказал он.
— Хорошо, что пришел. А то давно тебя здесь не видели, — ответил Сатин.
— Да как же я мог прийти! Ты думаешь, я не слышал, что тут говорил про меня Лепендин? Все слышал, не глухой. Я и клеветник, я и доносчик… Все мне известно!.. А у кого после таких слов хватит совести и смелости прийти к нему и рука об руку работать с ним? У кого? А за что? Что я ему сделал плохого?
— Да нет, он даже про тебя и не вспоминал, — спокойно сказал Сатин.
Аверяскин обежал глазами присутствующих, но не встретил ни одного участливого взгляда.
— Ну, так что скажешь? — спросил Сатин.
— Вот, пришел работу просить… Я работы не боюсь…
— А какую бы ты хотел работу?
— Какую дадите, такую и буду делать, — покорно сказал Аверяскин и склонил голову.
— Вот это разговор! — Сатин записал что-то на бумаге, а потом спросил сидевшую за другим столом Иваниху:
— У тебя, Федосья Макаровна, не хватает людей на вывозке навоза. Возьмешь товарища Аверяскина?
Помолчала Иваниха.
— Ладно, возьму, — нехотя согласилась она.
— Ну вот и договорились, — сказал Сатин и поглядел на Аверяскина. Тот сидел все так же с опущенной головой.
И, может быть, тут-то и дрогнуло сердце Ивана Ивановича? Он сказал:
— Впрочем, Федосья Макаровна, я тебе пока не отдам Ивана Филипповича.
Аверяскин вздрогнул и поднял голову Глаза его блестели в радостной надежде благодарно и преданно.
— Я со Щетихиным договорился насчет кровельного железа на медпункт, так надо бы съездить… — медленно сказал Сатин.
Конечно, эта работа для начала была более достойна Аверяскина, и, не дожидаясь еще окончательных слов Сатина, он согласно закивал головой.
— Ну вот и поезжай, — улыбнувшись, сказал Сатин. — А запряги Вымпела, он хорошо тянет, — добавил он вслед Аверяскину.
Накануне Октябрьского праздника в Урани засветились электрические лампочки.
По пути на работу Пивкин не стерпел и завернул к Захарычу.
Посреди пустой избы с матицы свисала на шнуре электрическая лампочка.
— Ну как, горит? — радостно спросил Пивкин.
— Горит, — ответил Захарыч и щелкнул выключателем. Лампа загорелась. Бревенчатые стены облило белым светом. Радугой засверкали в углу красочные плакаты.
— То-то!..
Радости Пивкина не было предела. Он возбужденно ходил по комнате.
— Горит ведь, а?
— Горит, — подтверждал Захарыч.
— А знаешь, почему горит?
— Знаю, — ответил Захарыч.
— Ну, коли ты такой шустрый, скажи — почему?
— Это электричество.
— А что такое электричество?
— Это долго объяснять.
— А-а, долго!.. То-то! Ну, пошли скорее!..
— Да куда торопиться? Еще рано.
— Пойдем, пойдем!
По пути к сельсовету они заходили в каждую избу.
— Горит? — спрашивал Пивкин хозяев и сам щелкал выключателем, проверяя.
— Горит, — отвечали ему. — Хорошо горит, ярко.
На площади перед сельсоветом был установлен громкоговоритель. Пивкин включил его, и над селом полилась бравурная музыка.
— Вот так, — сказал Пивкин серьезно. — Это другое дело. Флаги у нас есть, Захарыч?
Флаги стояли за печкой. Когда Пивкин приколотил флаг к углу сельсовета, осенний мокрый ветер хлопнул полотнищем, выбивая пыль.
— Вот так, — сказал Пивкин. Тут подошел Егор, и Пивкин сказал ему:
— С наступающим праздником.
