Трава-мурава - [10]

В сенях застучали костыли Захарыча, и как только дверь отворилась, Аверяскин с улыбкой во все гладкое, чисто выбритое лицо сообщил:

— Слышал, Захарыч, комиссия приехала!

А Захарыч перекинул костыли через порог, простукал через всю комнату в свой угол, обстоятельно утвердился на своем стуле, свернул цигарку и, пыхнув густым едким дымом, сказал:

— Ну что ж, у комиссии свое дело, у нас — свое.

— Это так, это правильно, но все-таки мы, то есть ты и я, и они, комиссия, должны друг к другу относиться с пониманием, а? Правильно я рассуждаю, как ты считаешь? — Аверяскину очень хотелось, чтобы и Захарыч разделил его хорошее настроение и был с ним заодно. В душе Иван Филиппович не то чтобы побаивался немногословного своего секретаря, но почитал его богатый опыт в Совете — ведь Захарыч на своем веку видел столько комиссии и разного начальства, сколько иному не пришлось посмотреть кинофильмов, а другое — если Захарыч оказывался не заодно с Аверяскиным в каком-нибудь деле, то своими краткими замечаниями умел так повернуть все дело, что Аверяскин вроде бы оказывался глупым или по крайней мере лишним здесь человеком. И сейчас вот даже, когда надо бы заодно, с пониманием подойти, встретить комиссию как положено, а он только плечами пожимает.

Но тут пришла Андреиха, плечистая пожилая баба в белом, низко повязанном платке, угрюмо посмотрела на Аверяскина и спросила:

— Чего звали?

— А вот что! — сказал Аверяскин. — Вымой пол, стены протри, короче говоря, порядок надо навести. Понятно?

Андреиха молча повернулась и вышла, было слышно, как она в сенях гремит пустым ведром и что-то недовольно ворчит.

5

Утром Алда опять о чем-то шепталась с Верой, и Аня догадалась, что это по ее поводу. А Вера не возражала Алде, как вчера, и Аня только слышала ее вздохи. Она уже давно лежала без сна, от кухни, где топилась печь и шептались женщины, ее отделяла тонкая тесовая перегородка, оклеенная выцветшими обоями, и то, что это — чужой дом, а Вера и Алда — чужие ей люди, она почувствовала сейчас с такой суровой ясностью, что ей сделалось холодно и неуютно под одеялом. Вот оно что, вот о чем говорила мама!.. Чужие люди!.. У Веры уже улеглась вчерашняя радость от письма, которое она принесла ей, и, должно быть, Алдиным доводам она внимала более трезво и понимала, что посторонний человек в доме ей ни к чему… Так думалось Ане, она даже не старалась теперь и расслышать, о чем там шепчутся женщины. У нее было такое чувство, словно ее обманули. Но кто же ее обманывал? Ей просто показалось вчера по доверчивым и счастливым рассказам Веры, что теперь они лучшие подруги, что Вера никуда не отпустит Аню из своего дома, и у Ани так было чудесно, так хорошо и легко на душе, и вся будущая жизнь в селе представлялась уже такою ясною: по утрам прием больных в медпункте, перевязки, осмотры, потом — обход больных по вызовам, и так быстро и полезно проходит день, а вечером — с подругами!.. И когда она подумала о будущих подругах своих здесь, то первой воображалась она, Вера, а потом — эта розовощекая, веселая, со смелым взглядом Груша…

Аня услышала, как кто-то посторонний вошел в избу и что-то спросил — голос был мужской, стариковский. Аня разобрала только одно: сельсовет… Но тут Алда зашикала, дверь опять стукнула, в доме все смолкло. Видимо, гостя проводили.

Сельсовет! — подумала Аня. Вот куда ей надо идти — в сельсовет!..

Она никогда раньше не бывала в сельсоветах, не знала, что это такое, однако еще с того времени, когда она маленькой жила у тетки в Козловке, у нее осталось какое-то благоговение перед тем домом с красным флагом, куда, бывало, ходила тетка, принарядившись по этому случаю, и где решались, как думала Аня, все главные дела жизни деревни. А теперь при воспоминании о сельсовете, куда она пойдет и где все решится, Аня почувствовала то прежнее детское благоговение, с которым сейчас соединялись и вполне определенные надежды. И «чужие люди», это странное понятие, за которым ей вдруг показалось что-то холодное, равнодушное к ней, Ане, уже не пугало, не страшило ее, и когда Вера заглянула к ней за перегородку и со своим обычным «Вай!» изумилась тому, что Аня не спит, Аня улыбнулась ей радостной широкой улыбкой, как подруге, первой и близкой подруге.

— Из сельсовета за тобой приходили! — сказала Вера. И это почтение, с каким Вера сказала, тоже было радостно Ане и как будто добавляло силы и уверенности.

И потом, когда она шла по улице и искоса осматривала дома под соломенными крышами и людей, глядевших на нее с нескрываемым детским любопытством, ей казалось, что они тоже знают, кто она и что идет в сельсовет, где ее ждут, потому что ведь уже за ней приходили оттуда.

Так она дошла до церкви, на которой не было креста, а на высокой двустворчатой двери висел огромный замок, и тут и увидела дом с красным флагом: «Как до церкви дойдешь, второй дом по правую руку и будет», — как сказала Вера. Какой-то старик в пилотке махал метлой перед крыльцом, и пыль клубами золотилась в жарком солнечном свете.

— Председатель здесь? — спросила Аня у старика.

Тот перестал махать метлой и с удивлением осмотрелся, не веря, видно, в то, что вопрос этот по-мокшански задала ему именно эта девушка. Но никого, кроме нее, не было рядом.