Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV - [122]
В архиве Боброва сохранилась подборка из одиннадцати стихотворений Кудашевой. Пять из них в дальнейшем вошли в ее второй сборник стихотворений: «Au balcon du septième étage…» (Москва, 1915) под названием «Самоубийство»; два других, «La nuit quand je dors, il vient…» (1915) и «Il était un petit navire…» (март 1915), – в составе первого цикла книги «К В. Иванову»; «Strophes Saphiques» (ноябрь 1915)[1080], потеряв заглавие, открывает книгу и называется «Les soifs des saintes et des héros…»[1081]; наконец, «Mon Etoile est pour tes mains éclose…» (август 1916) называется здесь «Etoile et Rose»[1082]. Из перечисленных два первых текста, а также следующие за ними стихотворения «J’ai trop dit de paroles folles…» (1914) и «Il ne faut ni pleurer, ni parler…»[1083] (март 1915), так и не увидевшие света, объединены в цикл – листы, на которых они записаны, имеют нумерацию зеленым карандашом, как и некоторые другие материалы для третьего сборника «Центрифуги». Возможно, именно эти четыре стихотворения Бобров первоначально выбрал для публикации.
В письме к известному литературоведу, занимавшемуся в том числе творчеством Роллана, Т.Л. Мотылевой от 16 ноября 1972 г. М.П. Кудашева-Роллан сообщала, что три дня назад получила письмо из Киева за подписью Александра Е. Парниса:
Il m’écrit qu’il fait un travail sur le poète Khlebnikov et il m’écrit que dans le «Second Recueil de la «» il y a des poèmes de moi à côté de ceux de Khlebnikov! – Apres cela il me pose des tas de questions parmi lesquelles il me demande si j’ai connu Volochine, Mandelstam, etc. Et il me parle d’un poète dont le nom est Vadim Bayan qui dit il m’a connue (?!) (moi je ne me souviens absolument pas de lui) et qu’il avait des poèmes de moi (!!??)[1084].
Далее Кудашева попросила Мотылеву сделать для нее фотокопию «Второго сборника Центрифуги», обратившись, если потребуется, за помощью к госпоже Бобровой, а также написать Парнису об интересующих его вещах. Но, как мы уже упоминали, она и сама написала ему письмо[1085].
Остается добавить, что именно Бобров был выбран Кювилье в качестве издателя первого сборника ее стихотворений, который тогда носил название «Palimpseste», однако его история – предмет для отдельного разговора.
Майя Кювилье была дочерью французской гувернантки и русского подполковника и лишь в 1916 г. стала княгиней Кудашевой[1086]. Поэтому упомянем случай любопытной модификации еще одной роли, в которой традиционно выступали двуязычные писатели. В статье М.П. Аракеловой и А.А. Городницкой «“Очарованная душа”: М.П. Кудашева-Роллан» высказывается предположение, что начало рецензии П.С. Когана на «Хулио Хуренито» И. Эренбурга включает в себя публикацию нескольких французских стихотворений Кудашевой[1087]. Это наблюдение интересно не только тем, что добавляет к скромному списку публикаций поэтессы еще одну позицию, но и тем, что Коган, чьим секретарем работала Кудашева, видимо, знал ее историю, однако рассматривает здесь ее стихи в «великосветском» контексте, как творчество княгини, привыкшей по-французски «выражать свои чувства с детства»[1088]. Именно здесь, кажется, впервые печатно появляется версия о любви княгини-поэтессы и еврея-чекиста в красном Крыму, позже то и дело всплывавшая в мемуарной литературе при упоминании имени Кудашевой[1089]. В книге Когана история якобы изложена в чьем-то письме, обрывок которого был найден в одном из дворцов, ныне превращенном в санаторий:
Княгиня, вас полюбил чекист-еврей. Когда пришли в Крым белые, они расстреляли чекиста. Офицер, освободивший вас от красных, был сыном барона, носил звучную фамилию. Он не знал, что вы написали трогательные стихи о вашем погибшем любовнике на французском языке – потому что на этом языке вы привыкли выражать свои чувства с детства ‹далее следуют четыре стихотворения Кудашевой. – Г.О.› Я перечитываю эти стихи, я смеюсь до слез и готов плакать. Рыдания вздымают мою грудь, потому что мне жалко вас и вашего любовника. А смеюсь я потому, что ваша любовь, как это длится уже тысячи лет, снова насмеялась над логикой. Я не люблю логики и «законов истории» и всегда хохочу до упаду, когда их постигает конфуз. Он полюбил вас за то, что в ваших жилах течет древняя кровь, – он, чья «историческая миссия» – уничтожить дворян, епископов и банкиров, он, пришедший в мир для того, чтобы нанести смертельный удар, доставил вам великие радости и разбудил ваш поэтический гений. А аристократический поручик, назначенный охранять счастье князей, убил вашу любовь. ‹…› сударыня, вы спутали все расчеты истории и заключили союз сердца с чекистом против барона. Вы, маленькая, бледная, с узкими пальцами и французскими стихами, строите гримасы непреложным историческим законам, утвержденным гениальнейшими мыслителями! ‹…› Вы показали всему миру, что социологи, натуралисты и политики, воображающие, будто они умеют строить отношения людей и вообще рассчитать что-либо в природе и в жизни, – просто глупые ребята. ‹…› Ураган – это ваша вздымающаяся грудь. А войны и революции – это ничего не стоящий ветерок
