Трактат Сатаны. История Дьявола, рассказанная им самим - [120]

Вот что странно, люди относятся к той категории существ, которые редко могут держать себя и свои чувства под контролем, даже в тех ситуациях, когда этого требуют общество и культура, их постоянно возбуждают присущие им низменные инстинкты, с которыми они не могут совладать. Но от других, и прежде всего от своих богов, они, исполненные нетерпения, требуют того, на что они сами не способны: спокойствия и хладнокровия или, как говорится contenance (франц. «хорошие манеры». — Прим. пер.). Пусть и меня мерят такими меркам, я не возражаю хотя бы уже потому, что метафизическому существу не пристало давать волю своим чувствам, ведь уже в самом начале можно было увидеть, к чему приводит гнев Божий, который не обуздать ни любовью, ни милостью; мой мир и сегодня еще страдает от того, что Бог изгнал из Рая свои создания.

Однако тогда, когда я наконец обнаружил это оригинальное и изящное вторжение Бога в мой мир и раскрыл Его план, то в первый момент не мог сдержать своих чувств, я был разгневан и взбешен, я лелеял мысли о мести всему, что встало на моем пути; я проклинал магов (волхвов. — Прим. пер.)[167], которые пришли издалека, чтобы поклониться новорожденному Спасителю, и преследовал их вплоть до самых отдаленных уголков мира; я проклинал быка и корову за то, что они защищали младенца, и поразил их бешенством, проявляющимся и по сей день. Но скоро мне стало ясно, что, с одной стороны, я ни на что уже не смогу повлиять, а с другой стороны, мои безудержный гнев очень хорошо бы вписывался в план Бога, так как перед всем миром могло возникнуть впечатление, что Князь этого мира стал старым и настолько слабым, что у него уже нет сил защищать свою территорию от непрошеных гостей. Поэтому мне необходимо было следить за тем, чтобы мой гнев не ухудшил и без того дурное положение вещей, и я обуздал спой гнев; но я ничего не забыл, и придет день, когда я предъявлю свой счет, каждому по его заслугам.

Итак, я решил пока ничего не делать и только пристально наблюдать за ходом вещей. Вскоре я заметил, что Сын Божий чувствовал себя в этом, моем мире, не очень-то хорошо, что Он никак не хотел отказаться от того, чтобы всем и каждому показывать свои силы и способности, где только предоставлялась такая возможность; Он был, выражаясь яснее, маленьким строптивым чудовищем[168], которое терроризировало окружающих, и во всем, что бы Он ни делал, подразумевались Его потусторонние возможности; Ему явно доставляло огромную радость опробовать Свою силу на других людях, словно Ему постоянно было нужно убеждаться в Своем могуществе.

Как-то в субботу Он собирал воду в ямку, чтобы вылепить из глины воробьев и вдохнуть в них жизнь и пустить в небо, как это сделал однажды Его Отец, а затем доложил об этом Отцу. Когда в доброжелательном, но вполне определенном тоне обратили Его внимание на действующие в Галилее законы, повелевающие в память о Творении Божием воздерживаться в субботу от какой-либо работы, и когда сын ученого Анны, в добавление к справедливому штрафу, испортил Его игрушки, Иисус, так называл себя Сын Божий, разгневался, как когда-то Его Отец, ругался и проклинал, а затем иссушил бедного мальчика. А когда какой-то пробегавший мимо парень толкнул Его в плечо, что само но себе в повседневной жизни не стоит внимания, Иисус огорчился и сказал обидчику, что тот не последует дальше, и юноша тут же свалился замертво.

Естественно, такие события привлекли внимание и вызвали раздражение у людей из ближайшего окружения, и они отправились к Иосифу, отцу семейства, и пожаловались ему. Иосиф, со своей стороны, в то время еще верил, что ему поручено Богом подготовить Его Сына путем сурового, но правильного воспитания к жизни в этом, моем, мире, что было довольно бессмысленно, ибо для чего и как воспитывать отпрыска всемогущего и всеведущего Бога? Но, как бы то ни было, Иосиф предпринял серьезную попытку и высказал Иисусу свое глубокое огорчение Его необдуманным поведением. Но что сделал Иисус? Сожалел и раскаивался в Своих поступках, как это подобало бы послушному сыну доброго отца? Отнюдь нет! Иисус разозлился и ослепил всех тех, кто приходил на Него жаловаться; а когда Иосиф увидел, что сделал Иисус, он взял Его за ухо и хорошенько оттрепал — поступок, мужество которого меня тогда удивило, потому что мы, метафизические существа, не любим, когда люди прикасаются к нам, но я думаю, что Иосиф не сознавал того, что он сделал. Иисус, однако, был неудержим и сказал Иосифу, что с Него довольно и пусть Иосиф Его больше не огорчает.

Не знаю, как Господь воспринимал все эти случаи, может быть, поведение Сына Ему было просто неприятно, но я этому откровенно радовался, так как надеялся, что таким путем Иисус скоро испортит отношения с людьми. Признать Бога во всей Его силе и великолепии — это одно, особенно если Он находится в отдалении от людей и действительно не вмешивается в их дела, но совсем другое, когда Его дерзкий и избалованный сын находится среди них и по своему капризу обрушивает на людей свой гнев и силу.

Иисус сначала действительно не упускал ни одной возможности поиздеваться над людьми. И каждый раз, когда Его пытались поставить на место, Он говорил, что Он ниспослан свыше, чтобы проклясть неверующих, и призывает небеса, как Ему поручил тот, кто послал Его сюда ради людей. И такие слова сопровождались в большинстве случаев каким-нибудь чудом, сначала Он карал людей, а затем исцелял, и никто больше не отваживался прогневать Иисуса, чтобы Он не покарал его и не превратил в калеку. Если бы все шло так и дальше, то у меня не было бы никаких забот с тем планом, что придумал Бог, ибо люди были бы счастливы и рады, если бы Сын Бога наконец-то исчез из моего миpa, а с ожиданием и надеждами на приход Спасителя было бы покончено раз и навсегда.