Трагедия казачества. Война и судьбы-5 - [12]

Как это ни покажется удивительным и даже смешным, первыми жертвами чекистской ярости стали евреи. Да, да, именно евреи. Оказалось, что даже в казачьем корпусе обнаружилось несколько евреев, которые, очутившись в советском лагере, поспешили заявить о себе, ожидая, что к ним будет проявлено некоторое милосердие как к жертвам и мученикам. И они первыми загремели под трибунал, подчиняясь известной советской логике: если вы, евреи, столько времени были во власти немцев и остались живы, значит, вы, евреи, оказывали немцам какие-то невероятно важные услуги, даже, возможно, служили в гестапо. И по всему этому заслуживаете самого сурового наказания.

Дошла до нас некоторая информация о казачьих офицерах. Все они, или же большая их часть, находились в ПФЛ, расположенном в г. Прокопьевске, недалеко от Кемерова. Вскоре мы услышали, что именно в Прокопьевске был убит «при попытке к бегству» наш последний эскадронный командир сотник Сапрыкин. Как это было на самом деле, никому известно не было. А всяких придуманных объяснений гибели заключенных у чекистов было достаточно.

В нашем лагере с его многочисленным населением никаких чрезвычайных происшествий не было.

Жизнь в лагере протекала невесело и монотонно. Много времени уходило на работу и связанные с ней и порождаемые нашим запроволочным положением процедуры: построение огромной людской колонны в лагере, вывод за лагерь, пересчитывание (часто нужные числа получались не сразу), распределение по раздевалкам, переодевание, спуск в шахту, путь к своему участку под землей (например, дорога к нашему участку занимала полчаса, а он был не самый дальний), и после работы все это снова в обратном порядке. Можно представить, сколько на все это требовалось времени.

И это еще только в том случае, если бригада выполнила сменное задание по добыче угля, что выявлялось только после заполнения мастером наряда и обсчета его нормировщиком. Только после этого и при благоприятном результате бригаде давался пропуск в душевую. Если же результат обсчета свидетельствовал о невыполнении задания, то, по чьему-то «людоедскому» приказу, бригада возвращалась назад в шахту на свой участок и была обязана довыполнить задание. Пришлось испытать этот подлый приказ и нам: нас загнали в шахту, мы пришли на свой участок, но работать нам было негде — везде работала сменившая нас бригада. С большим трудом мы нашли один штрек, где можно было его продолжить на метр, и в ней работало два забойщика, поработали еще два часа, а остальная бригада, почти двадцать человек, сидела-лежала, ожидая их.

Уразумев все это и уже зная, что наш Петрович со своим огромным подземным опытом работы крайне слаб в любых подсчетах, я взялся помогать ему. И через пару смен уже сам писал весь наряд, а Петрович только сидел рядом и подсказывал при необходимости отдельные горняцкие термины.

Считать я умел здорово, нашу бригаду уже не гоняли назад в шахту, а через некоторое время наша бригада вошла в такой авторитет, что уже получала пропуск в душевую еще до заполнения наряда, в уверенности, что нужная цифра точно будет. Правда, однажды я увидел несколько своих нарядов уже после прохождения через утверждение и обработки в бухгалтерии — они здорово были исчерканы красными чернилами. Так что первые уроки «туфты» я усвоил еще в шахте.

А другие бригады, поднявшись из шахты, укладывались под теплые трубы отопления и засыпали на полчасика, пока в разнарядочной решалась их судьба.

Как мы питались? Конечно, шахтеры, работающие на подземных работах, не голодали. Сейчас я, по прошествии стольких лет, могу ошибиться в каких-то цифрах, но, по-моему, система была такая: основная хлебная пайка была 800 граммов, что было явно недостаточно для такого тяжелого труда, но дополнительно к основной пайке существовал целый набор так называемых «дополнительных талонов». Хлебный талон — 100 г; горячий талон — полстакана или, выражаясь по-современному, сто миллилитров пшенной каши; холодный талон — 10 г свиного сала. Был еще, кажется, сахарный талон, но в этом я сейчас уже не уверен. Я не помню шкалу начисления талонов, но она не была слишком строгой, и все члены нашей бригады получали в основном хлеба по 1100–1200 граммов в соответствии с количеством прочих талонов.

Работники шахты, труд которых происходил на поверхности, получали значительно меньше, а люди, остающиеся в лагере, работающие и неработающие, просто голодали, и нам нередко приходилось подкармливать голодных детей, тощих и бледных.

И все-таки при таком, казалось бы, неплохом питании иногда и этого не хватало, и приходилось изыскивать какие-то другие способы получения дополнительных калорий. Так, например, я отпорол и продал кожаные леи со своих замечательных кавалерийских брюк. Другие тоже продавали у кого что было, хотя в этом нужно было проявлять большую осторожность, ибо приближались холода, а у лагерного начальства никаких приготовлений к обеспечению нас теплой одеждой не замечалось.

Между тем, допросы массово продолжались, и также продолжалось исчезновение из лагеря людей, хотя теперь это уже не следовало считать исчезновением, так как мы точно знали, что это означает просто отправку в Кемерово под военный трибунал. По лагерю прошел слух, что будет осуждена одна треть населения лагеря, а две трети будут расконвоированы и переведены в разряд «спецпереселенцев» на шесть лет, с работой на условиях и с зарплатой вольнонаемных, но без паспортов и без права выезжать из населенного пункта и самовольно менять место работы. Эту версию, как потом обнаруживалось, активно поддерживали и, возможно даже, сами запустили в народ следователи СМЕРШа, считая, очевидно, что это будет способствовать большему спокойствию в лагере.