Тоска по Лондону - [9]

Далее — средоточие жилья — ватерклозет. С дверью. С душем. Он стал моей великой стройкой. Именно в него я, если можно так выразиться, вложил капитал. Почему — это после, но душа моего жилища воистину здесь, у единственной лампочки, хоть и на голом шнуре висящей.

Зато немало есть оснований гордиться инженерными решениями, накрученными вокруг унитаза.

Ну, разве не замечательное у меня жилье? Вот только с зимними холодами пришлось смириться, печи в моей норе нет. Именно на это обстоятельство упирал водопроводчик: холодно работать. А мне жить не холодно. Сильные морозы в Галиции не так уж часты. А если случаются, надеваю несколько свитеров один на другой, обматываю газетами ноги, а на газовые горелки кладу по кирпичу. Газ-то гроши стоит. Полезно также греться чаем. Или кипятком с сахаром, если чай в дефиците.

Ополаскиваюсь, растираюсь полотенцем, бороду облагораживаю одеколоном, переданным через посредство Опекуна кем-то из прежних семейных друзей, шокированных переменой в моем облике. Кто теперь станет общаться со мной напрямую… Да их и осталось-то всего ничего, друзей. Выдавливание в эмиграцию и время сделали свое дело.

Надеваю застиранный черный хлопчатобумажный гольф, поверх уютно пахнущий шерстью свитер, поверх кожаную куртку, подаренную к пятидесятилетию там, у них, в зажиточную эпоху жизни. Курткой дорожу, как собственной кожей. Боясь, как бы ее с меня не содрали, я сразу по приезде изрезал ее бритвой и грубо зашил. Швы текут, зато теперь мне никто не завидует, могу носить ее спокойно, не снимут.

Из зеркала над умывальником глядит нецивилизованно заросшая физиономия. Большим человеческим счастьем она не светится. Несмотря на постоянную улыбку. Спасибо Америке, теперь это выражение держится на лице моем постоянно. Но что в Америке норма, здесь отклонение. Чтобы прослыть сумасшедшим, больше и делать ничего не надо, только улыбаться — на улице, в очереди, в трамвайной давке, в беседе с официальным лицом. Не надо тратиться на изобретение трюков, как делали предшественники на троне — Кособокая Каролинка и Сумасшедший Трубач.

Каролинка… Даже мысль, что я унаследовал ее место, вытягивает меня по стойке смирно.

Она все зимы ходила в коротком коричневом пальтишке без признаков возраста, если не считать легкую потертость того, что можно было бы назвать меховым воротником. Этот кусочек меха означал, что пальто зимнее, но использовать мех по назначению было невозможно, воротник в стоячем положении не достал бы даже до мочек ушей Каролинки. Судя по тому, что пальто за годы пребывания Каролинки на троне не изменилось ни в цвете, ни в фактуре, сшито оно было из старорежимного сукна еще за Польщi. Можно лишь гадать, осталось ли пальто от благополучия самой Каролины или передано ей было шляхетной семьей при выдворении оной из города титской властью и проявившей свою последнюю заботу о бесприютной городской душе. Также неясно, была ли Каролинка бесприютной душой и за Польщi и досталась нам по наследству — или она щепка, результат рубки польского леса? (Если власть свершает столько беззаконий, немудрено, что на нее сваливают и лишнее…)

Не думаю, чтобы пальто согревало хилое тельце Каролинки. Оно едва прикрывало ей колени. Кривоватые ножки производили впечатление детских. Она вся выглядела подростком, подранком. Кособокая, она ходила вприпрыжку, держа ручонку перед впалой грудью, локоть прижат к боку, пальцы свисают бессильно, словно парализованные.

Каролинка не просила и не брала ничего у граждан. В аптеках она получала лекарства, в столовых ее подкармливали, в продуктовых магазинах давали какую-то мелочь, продавцы всегда имеют навар. Она проскальзывала в магазин ни на кого не глядя и там старалась занять как можно меньше места, обычно в углу, где прилавок упирается в витрину, и там проявляла высокое умение, ухитряясь ни с кем из покупателей не встретиться взглядом, зато попасть в поле зрения продавцов. Большей частью ей это удавалось, хотя она так была мала, что из-за прилавка ее нелегко было заметить. Но если в магазин поступал дефицит и бесновалась очередь, бедной Каролинке приходилось ждать. Конечно, она старалась являться тогда, когда магазины безлюдны, но, видно, и у нее бывали времена, когда нельзя явить себя народу, а магазины в предпраздничные дни не пустеют, а голод не тетка. Долго ждать Каролинка не могла, она в своем углу начинала попискивать и подпрыгивать, отрывая от пола лишь одну ногу. И вдруг вопила: «Пани, пани, пани!» Тут случались два варианта, но с тем же результатом: продавщица со сдавленным проклятием обращалась к товарке или говорила «Сейчас-сейчас!» В обоих случаях через прилавок протягивалась рука с крохотным пакетиком, а иногда еще и со свертком. В пакетике было, наверное, два-три рубля, а в свертке что? косточка для супа? Не знаю. Может, она и варить себе ничего не варила, кособокая Каролинка.

Получив свою дачу и даже не заглянув в нее, она несколько раз бормотала «Бардзо дзенкую!», бочком выскальзывала из магазина и пускалась вприпрыжку, поближе к стенам домов. Она скакала, словно ноги не вполне слушались ее, словно обе могли шагнуть разом или та же нога могла сделать два шага подряд, и таким вот жутковатым скоком она скрывалась в боковой улочке.