Тоска по дому - [83]

Я держала в руке письмо для Амира и Ноа, но мне не хотелось бросать его в дверную щель. Я хотела послушать, о чем они говорят.

– Мы должны выбросить эту фотографию, – сказала Ноа. Ее голос доносился вполне отчетливо.

– Чем тебе мешает фотография? – сказал Амир. Его голос звучал странно. Не так, как всегда. Он как будто дрожал.

– Она тянет нас обоих вниз, – сказала Ноа. – Как нимфа печали, она затягивает нас в свои сети, чтобы утопить.

– Бихья́т[67], Ноа! Человек сидит на кровати и смотрит в окно на улицу. Кто здесь кого топит? – спросил Амир чуть глуше.

Я представила себе, как они стоят перед фотографией, уперев руки в бока.

– Посмотри на его плечи, – ответила Ноа. – Погляди, как они поникли. И какие тяжелые у него руки. Он не смотрит на нас. Он смотрит на улицу. Знаешь, почему ты так держишься за эту фотографию? Потому что этот человек хочет уйти. Как и ты.

– Он не хочет уходить, Ноа, он тоскует по чему-то.

– Ты тоже тоскуешь?

– Всегда.

– А сейчас, например, о чем ты тоскуешь?

– О тебе.

– Я тоже тоскую о тебе.

– Но я здесь.

– Нет, я тоскую о том, каким ты был, пока мы не переехали на эту квартиру.

– А каким я был?

– Не знаю. Более… округлым. Мне казалось, что у тебя внутри большой теплый шар.

– Жаль тебя разочаровывать, но во мне есть и углы. Мне говорят, что я сумасшедший, но что поделаешь, я не умею срезать углы.

Я прикрыла отверстие и прислонилась к стене. Почему они перестали кричать друг на друга? Почему вдруг заговорили так ласково, с таким взаимопониманием? Мы с Моше никогда так не разговаривали. Он тоскует о ней, она тоскует о нем. Тогда что у них не так? И кто сказал ему, что он сумасшедший? И почему полчаса назад они били посуду?

Я снова открыла заслонку. Знала, что это некрасиво, но не могла удержаться.

– А почему ты больше не танцуешь? – спросил Амир.

– Я танцую.

– Когда?

– Когда тебя нет дома.

– Почему? Я тебе мешаю?

– Нет, просто, когда тебя нет, больше места.

– Но у меня аэродинамическое сложение.

– Пфф, Амир, это не имеет отношения к физике. Это, скорее, ощущение.

– Так может, мне уйти? У тебя тогда будет много места. Бесконечно много места.

– Вот видишь, тебе постоянно хочется удрать?

– Д-д-допустим.

Это последнее «допустим» Амир произнес убийственно раздраженным тоном, и я ждала, что бурная ссора возобновится и они опять начнут кричать и бить стаканы и тарелки. Я даже представила себе, что будет, если Ноа уйдет, Амир останется дома один, а хозяйка квартиры явится его утешать. Но я тут же разозлилась на себя: «Хватит, Сима, что с тобой?» Я решительно закрыла отверстие, отправилась на кухню, загрузила посудомоечную машину и вымыла раковину, но краем уха продолжала прислушиваться к происходящему за стеной. Разговор продолжался еще какое-то время, то он говорил, то она, то опять вступал он. Потом все стихло, как будто они вышли из дома, однако дверь не хлопала, и я не слышала звука шагов по плитке. А через несколько минут раздались другие звуки, какие издает Ноа и от каких у меня начинается щемящее томление там, внизу живота; я представила себе, что они сейчас лежат в постели, его белое длинное тело поверх ее, или, возможно, она на нем, опирается на его сильные плечи, целует его грудь, на которой нет ни единого волоска, грудь у него абсолютно гладкая, как я люблю, а может, он вообще сзади, поди знай, что вытворяют эти двое, возможно, он сзади, ухватился за ее бедра, за ее узкие бедра, и…

Заплакала Лилах; она всегда плачет, когда слышит звуки Ноа. Я подошла к ней и взяла ее на руки. Тело ее было горячим, но мое еще горячее.

Как в последний раз. Мы выпускаем когти, сцепляемся ступнями ног, хватаемся за каждый выступ, только бы не соскользнуть. Я тесно прижимаю ее к себе, как в аэропорту перед посадкой, и она обвивается вокруг меня, переворачивает меня на спину, переворачивается сама, а потом я мизинцем медленно, как она любит, веду, как кистью, от ее щеки до ключицы и рисую линии и круги, круги; она втягивает меня в себя, сначала язык, затем щеки, затем весь рот, и вот уже моя голова целиком у нее внутри, мои мысли – внутри нее, мои воспоминания – в ней, я спасаюсь в последнюю секунду, кусаю за плечо себя, потом ее, и она вскрикивает: «Ай!» – и говорит:

– Посмотри мне в глаза. – Притягивает мою голову к себе так, чтобы я смотрел ей в глаза и чувствовал себя обманщиком, хотя я никогда ее не обманывал, и я ныряю в ее шею, чтобы спрятаться, скрыться, она слегка дрожит, ее немного знобит, но она настаивает: – Посмотри мне в глаза, Амир.

Я змеиной тропой поднимаюсь от шеи к щекам, и снова мое лицо перед ее лицом, мой нос перед ее носом, и она улыбается:

– Я люблю твои глаза, когда ты возбужден, они стреляют желтыми искрами, как будто из них вот-вот повалит дым.

Я смущенно моргаю, словно кокетка, и говорю:

– Спасибо.

Чувствую, что теперь, после ее слов, мои глаза действительно пылают огнем, что скоро огонь охватит простыню, одеяло, шкаф, перекинется на гостиную, сожжет фотографию грустного мужчины, который попытается сбежать через окно, но не успеет, и пламя сквозь дыру для бойлера прорвется к Симе и Моше, и дальше, на пустырь, к Йотаму.

– Давай, – говорит Ноа, спасая меня от пожара, – иди уже ко мне. – Но я немного задерживаюсь, чтобы окончательно свести ее с ума, провожу языком вокруг ее пупка, облизывая его, как стаканчик мороженого, целую внутреннюю часть ее бедер, один раз, другой, а затем, когда я больше уже не могу, а она тянет меня за волосы, как Самсона. – Иди, ну же!