Тоска по дому - [81]

Он единственный, кто все еще верит в меня, кто действительно меня понимает. С Асафом и Надавом, двумя моими бывшими парнями, мне всегда приходилось переводить все, что я хотела сказать, на другой язык, более мужской, что ли. С Амиром мы можем бродить, взявшись за руки, в чаще нюансов, он смешит меня, когда я огорчена, и поет мне любовные песни, подставляя в текст мое имя. Например: «И ничего меж нами, только Ноа[65]». Или «Without love, where would you be[66], Ноа?» Еще у нас есть свои словечки, понятные только нам. Например, «нервобоченный», что значит «нервный и озабоченный». Или «пермор» – «первое летнее купание в море». Неделю назад я оставила ему на столе любовную записку, а он позвонил в кафе, попросил меня к телефону, нарочно изменил голос и сказал, что видел меня на улице и с тех пор не спит по ночам, а потом спросил, когда мы можем встретиться; я поддержала его игру и ответила: «Сегодня». Он спросил: «Где?» – «В постели», – ответила я. По дороге домой я думала, что он ждет меня на улице или на лестнице, ведущей в квартиру Авраама и Джины, как, бывало, ждал меня когда-то. Пусть сегодня он встретит меня на лестнице, мечтала я, выходя из автобуса. Пусть раскроет мне объятия. Пусть прошепчет мне на ухо слова утешения, как умеет только он. Я закрыла глаза и представила себе его запах, представила себе, как он меня обнимает, а я утыкаюсь носом во впадину между его плечом и шеей и дышу им.

Но на лестнице никого не было. Я открыла дверь, и он подошел меня обнять, но от его рубашки пахло только клубом: табаком, потом, одиночеством и чем-то еще, что я пока не смогла определить. Я ничего не сказала про этот запах, потому что помнила, как он в прошлый раз отреагировал на аналогичное замечание. Я приобняла его, но слегка и торопливо. «Что это? – спросил он. – Краткое братское объятье?» – «Что имеем», – ответила я и сразу пожалела о сказанном: и тон, и смысл моей реплики, и момент были выбраны неудачно. Я протянула руку, чтобы в качестве компенсации погладить его по щеке, но было уже поздно.

Я не побрился. Перед походом в клуб я обязательно бреюсь, даже если закончилась пена для бритья, но на этот раз я просто забыл. Сообразил, что еду небритым, уже на мосту в Мевасерете, но прикинул, что если вернусь, то опоздаю. Я вел машину дальше, время от времени поглаживая пальцами щетину, пока не переключился на другие мысли. В клубе никто ни слова не сказал про мои заросшие щеки. Нава, как обычно, окинула меня многозначительным взглядом. Шмуэль с энтузиазмом поздоровался со мной, как будто это не он неделю тому назад обвинил меня в том, что я причиняю ему боль, а горячие фанаты из группы кроссвордистов с нетерпением поинтересовались, когда уже мы начнем.

И мы начали. Разговор со Шмуэлем все еще жег меня изнутри, и мне было удобнее, повесив на стену лист с кроссвордом, ускользнуть в мир определений.

Два по вертикали, четыре буквы. Столица Эквадора. Кито. Правильно, Гидон.

Один по горизонтали, шесть букв. Символ мира.

Голубь. Правильно, Маор.

Пять по горизонтали, семь букв, противоположность отчаяния.

Надежда. Отлично, Малка. Что ты говоришь, Гидон? Любовь? Но в слове «любовь» третья буква «б», а у нас третья буква – «д». Да и букв в этом слове только шесть, а надо семь.

Гидон поднялся со стула.

– Какая разница? – закричал он вдруг. – Какая разница, «б» там или «д»? Напиши, что я говорю, и дело с концом.

Группа напряженно ждала, что я ему отвечу. Если бы я был в нормальном состоянии, то этим все бы и закончилось. Я бы просто уступил ему и попытался уладить конфликт. Но я переживал один из тех дней, когда земля уходит из-под ног. И проявил настойчивость.

– Я не буду вписывать слово «любовь», – сказал я Гидону, – потому что это неправильно и помешает нам в дальнейшем.

Он приблизился, с презрением обошел меня и сорвал кроссворд со стены.

– Кто ты такой, чтобы диктовать нам, что правильно, а что неправильно? – Он бросил кроссворд на пол. – Посмотри на себя! Небритый, на рубашке пятно. Ты похож на психа! Зачем ты прикидываешься нормальным, а?

Я в замешательстве погладил свою щетину и посмотрел на членов кружка в надежде, что они меня спасут. Но их это представление только позабавило. Они ухмылялись, признавая превосходство Гидона, а он, поощряемый их поддержкой, с силой топтал лист, лежащий на полу, и вскоре заполнил его отметинами своих подошв, крича во весь голос:

– Не нужны нам твои кроссворды! И ты не нужен! Убирайся отсюда!

Я посмотрел на дверь. Может, Шмуэль услышит крики и придет меня защитить. Встанет рядом со мной в своих треснувших очках. Но вместо Шмуэля в комнату вошла Нава.

– Все хорошо? – спросила она, обводя взглядом меня, Гидона и валяющийся на полу кроссворд.

– Все совсем не хорошо, – ответил Гидон. – Уровень студентов падает с каждым годом, но сейчас он бьет все рекорды. Вы привели к нам студента-психа. Посмотрите на него! Посмотрите, на кого он похож. Даже не побрился. Он должен быть членом этого клуба, а не наставником.

В группе послышался ропот одобрения. «Предатели, – подумал я. – С каждым из них я сидел часами. Я терпел поток ненависти, который Малка изливала на родную сестру, сексуальные фантазии раскаивающегося Амации, паранойю Джо. Но в ту минуту, когда я в них нуждаюсь, они поворачиваются ко мне спиной».