Тоска по дому - [80]

Я ждала, что в классе поднимется шум, что хоть кто-нибудь встанет на мою защиту и скажет, что улыбка у румына не циничная, а грустная, и что сейчас самое подходящее время затронуть эту тему. Но все согласно кивали, и преподаватель заговорил о панорамных снимках лесов в Австрии, похвалив Тамар Фриш за композицию, за смелость, необходимую, чтобы снимать при таком освещении, за выверенную эстетику, столь характерную для всех ее работ, а мне хотелось крикнуть: «Кому интересны леса в Австрии? Кого это волнует?» Но я знала: все, что я сейчас скажу, прозвучит сварливо, поэтому я встала, прихватив свою сумку, вышла из аудитории и направилась к кафетерию, потому что мне вдруг показалось, что все проблемы может решить горячий шоколад, но в кафетерии играла пронзительно громкая музыка, а ко мне подошли два гея-трансвестита и сунули в руку приглашения на вечеринку по случаю Пурима.

В прошлом году на Пурим я заняла второе место на конкурсе карнавального костюма, нарядившись мисс Одержимостью. Я мастерила костюм несколько недель, ходила по магазинам секонд-хенд, кроила, красила, шила, но теперь их аляповато раскрашенные приглашения вызвали у меня только раздражение. Я выбросила их в мусорную корзину и отказалась от горячего шоколада, потому что в очереди стояла моя знакомая, а мне совсем не улыбалось отвечать на ее вопросы о моем проекте. Я толкнула входную дверь, на которой висела афиша вечеринки, и вышла на улицу, под шквальный, как его называет Амир, ветер. Мне захотелось, чтобы этот ветер закружил меня, поднял над больницей «Августа Виктория», над стенами Старого города с золотым куполом мечети Омара и мягко приземлил на большой кровати в дорогой гостинице, скажем в «Царе Давиде». Я даже выждала несколько секунд, но ничего такого не случилось, и я до горла застегнула молнию на пальто и тяжелым шагом направилась к остановке двадцать седьмого автобуса, вспоминая, что говорила первокурсникам, которых гнобили преподаватели: «Не забывай, есть твоя работа, висящая на стене, и есть ты со своим талантом, который не способна стереть никакая критика, даже самая ужасная». Я повторяла это самой себе, ожидая на остановке автобус, но это не сработало; в голове крутилось одно: уже середина февраля, а дипломный проект подают в июне, и если мне до сих пор не одобрили ни одну из моих идей, то и дальше не одобрят, и я не закончу год, никогда не окончу учебу и до пятидесяти лет так и буду официанткой, как трогательные официантки с застывшим взглядом из американских фильмов, как эти неулыбчивые люди в автобусе. В Иерусалиме никто не улыбается. Я сажусь в автобусе на свободное место, и все со страхом смотрят на меня и на мою сумку: вдруг я сейчас взорвусь вместе с ними. «Они абсолютно правы, я вот-вот взорвусь, но не вместе с ними», – пробормотала я, протирая запотевшее окно. Если бы я жила в Рехавии, подумала я, то уже через четверть часа была бы дома. Зачем мы переехали в Кастель? Что бы произошло, если бы мы подождали, пока я не окончу учебу и смогу перебраться в Тель-Авив? Что нам приспичило? И почему в последнее время наша жизнь так безрадостна? Наши отношения – как натянутая струна, еще чуть-чуть, и лопнут. Ему снятся плохие сны, но он их не рассказывает, только говорит: «Мне приснился плохой сон». Не вдаваясь в подробности. Из клуба возвращается подавленным, но причину не называет. С другой стороны, вчера ночью вдруг разбудил меня и рассказал жуткую историю, случившуюся с ним в учебке. Его оставили на базе третью субботу подряд, и на него накатила такая депрессия, что он почувствовал, что падает в бездну, а ухватиться не за что, даже за песню, и вдруг обнаружил, что целится из автомата себе в ногу, чтобы искалечить себя и хотя бы так освободиться. Только благодаря Моди, который рванул к нему и в последнюю секунду оттолкнул ствол в сторону, пуля попала не в него, а в стену. Потрясающе. Поразительно, но во время поездки в пустыню, когда мы только познакомились, он показался мне таким уверенным в себе, собственно говоря, пока мы не начали жить вместе, я продолжала думать, что он – скала. Даже сейчас, если он в настроении, то может обнять меня так, что унимается моя внутренняя дрожь. Правда, он уже давно не был в настроении. Давно не обхватывал меня своими мускулистыми руками теннисиста. А вчера, когда я стояла под душем, во мне вдруг проснулась тоска по мужчине простому, однослойному, как Ца́хи, друг Лии. Такому, чья боль не проникает в меня. Такому, рядом с которым не надо постоянно осторожничать. Такому, кто дал бы мне опору, чтобы я могла взлететь. Ведь я хочу одного – заниматься искусством. А с тех пор, как мы поселились в этой квартире, у меня ничего не получается. Может быть, творить вообще невозможно, если живешь не один. Я читала интервью с американским писателем, который говорил, что не может писать, если в доме кто-нибудь есть, что ему мешает даже присутствие любимой жены и каждый год он на три месяца уезжает в дом в лесу, где уединяется от всех. Возможно, я тоже должна все бросить. А может, и нет. Может, у меня просто нет таланта и мне удобно валить свои неудачи на Амира. Хотя без него у меня не было бы сил продолжать.