Тоска по дому - [57]

Странно, но только сейчас, когда пишу тебе, я начинаю понимать, что это действительно произошло, как будто только сказанное или написанное на иврите истинно, а если выражаешься на английском – на этом языке я говорю последнюю неделю, – то все может оказаться сценой из фильма.

Не только иврита мне не хватает, брат. Тебя тоже.

Может, тебе удастся найти окно в своем расписании и выпрыгнуть из него прямо сюда? Со всеми этими банджи и приступами обжорства у нариков ночи в путешествиях бывают довольно долгими. И дни тоже. Во время одного из переездов, особенно бесконечного, я от одиночества начал вслух разговаривать сам с собой.

Между прочим, я обратил внимание на интересный антропологический феномен. В недорогих гостиницах есть три вида номеров: с двуспальной кроватью (для влюбленных), с двумя раздельными кроватями (для друзей), с одной кроватью (для одиночек). В комнатах для влюбленных и для друзей стены голые, на них нет ничего, кроме дырок от гвоздей. Но в комнатах с одной кроватью стены испещрены всевозможными граффити: и проклятиями, и признаниями в любви, и посланиями к публике, и цитатами из композиций Pink Floyd, Курта Кобейна и даже нашего Авива Гефена.

Братишка, меня очень взволновало то, что ты написал об убийстве Рабина. Правда, слухи проникли сюда раньше, чем пришло твое письмо. Новые mochileros[42] из Израиля привезли в своих рюкзаках газеты за пятое ноября. Но только благодаря твоему рассказу о граффити, появившихся в подземном переходе под площадью, я смог хотя бы отчасти понять, что именно чувствовали тогда люди. Хотя уверен, что по сравнению с тем, что переживаете вы, эта часть ничтожно мала. Когда твои самые серьезные заботы сводятся к выбору между глазуньей и болтуньей на завтрак, а самая жестокая схватка разворачивается между владельцами дешевых гостиниц, бьющихся за твой карман, все кажется далеким и туманным. Точно так же мы смотрим по телевизору международные новости, ужасаемся тому, что творится в Сомали, а через две минуты об этом забываем.

Но может быть, иногда хорошо забывать?

Да, пока не забыл: поосторожнее там с этими твоими сумасшедшими. Не знаю почему, но что-то мне не нравится, как ты о них пишешь. Особенно, о Шмуэле. Вспоминается роман «Пролетая над гнездом кукушки». Я не говорю, что ты должен их бросить, только прикрепи к своей спине трос, чтобы тебя спасли, если полетишь в пропасть. Не хочу напоминать, что случилось в прошлый раз, когда ты повел себя неосторожно, но сейчас, брат, мне будет трудновато вовремя примчаться из Южной Америки, чтобы отвести в сторону ствол.

Кстати, ты рассказал об этом Ноа? Извести меня, чтобы я не ляпнул при ней лишнего, когда вернусь (если вернусь).

И, раз уж мы заговорили о ней, как она?

Меня удивили твои слова о том, что она намного жестче, чем ты думал, и ты не уверен, что она когда-нибудь будет счастлива. С добрым утром, дорогой Амир. Только сейчас ты это открыл? Конечно, она жесткая. Как и все твои предыдущие подружки. Только таких ты и любишь, разве нет? Ведь если бы она была беззаботной и склонной к компромиссам, ты бы помер с ней со скуки. Признайся, что это так.

Я вижу, что ты медленно киваешь в знак согласия, улыбаешься и проклинаешь меня за то, что я прав, встаешь, идешь в ванную, по дороге гладишь Ноа по голове (она хоть и жесткая, но волосы у нее мягкие), садишься на унитаз, перечитываешь это письмо и думаешь про себя: «Что это с Моди? С чего вдруг такое длинное письмо? Не похоже на него». Откровенно говоря, так и есть. Я тоже сейчас перечитал письмо с самого начала и обратил внимание, что оно немного необычное. Это все из-за комнаты без окон. И из-за парня Дженни из Окленда. И из-за дождя, который льет без перерыва уже два дня.

Но это не страшно – в том-то и состоит вся прелесть путешествий.

Завтра я буду уже совсем в другом месте.

Твой Моди

– Моди действительно прыгнул с банджи.

– С ума сойти!

– С какого-то моста в Эквадоре. Он от этого в полнейшем экстазе. Я получил от него письмо на пять страниц, и все пять страниц – только о прыжке.

– Ненормальный.

– Кто бы говорил.

– Почему это «кто бы говорил»?

– Ты носишься по Иерусалиму и снимаешь последствия терактов. Неужели тебе никогда не бывает страшно?

– Если честно, нет. Когда у меня в руках фотокамера, я работаю. Я думаю только о свете, композиции и других подобных вещах.

– И все это не сводит тебя с ума? Осколки стекла, кровь, слезы?

– А чем ты лучше? Со своими психами?

– Я не говорил, что я лучше.

– Не говорил, но подумал.

– Не думал.

– Ладно, не думал. Скажи, почему ты такой агрессивный?

– Я агрессивный?

– Да, почему ты против меня?

– Я не против тебя, я о тебе беспокоюсь.

– Ты беспокоишься не обо мне, а о себе.

– Неправда, я волнуюсь за тебя. Обещай, что в следующий раз позвонишь.

– Позвоню.

– Клянешься именем Дианы Арбус[43]?

– Клянусь Дианой Арбус. Но ты делаешь из мухи слона. Зачем?

– Затем, что ты, как мне кажется, сознательно подвергаешь себя опасности. Тебе нравится флиртовать со смертью.

– Послушай, это нечестно.

– Почему нечестно?

– Потому что я тебе уже говорила, в шестнадцать лет я была другим человеком и больше никогда им не стану.