Тоска по дому - [58]

– Ладно.

– Кроме того, я просила тебя никогда об этом не вспоминать.

– Хорошо, прости. (Как так получается, что прощения в конце всегда прошу я? Просто невероятно.)

– (Чего он от меня хочет? Он мне дыхнуть не дает.)

– (Почему она замолчала?)

– (Он хотел бы, чтобы я, как он, целыми днями сидела дома.)

– (Почему всегда я должен делать первый шаг к примирению? Пусть она сделает это хоть раз.)

– (Какое ему дело, чем я занимаюсь? Пусть оставит меня в покое.)

– (Пусть она заговорит первой.)

– (Пусть он заговорит первым.)

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем. Я устала от этого разговора.

– (Просто великолепно. Сейчас она повернется ко мне спиной, и – опа! – еще одна ночь без секса. Мы с ней уже две недели не спали. Мы уже две недели не спали. Мы уже две недели не спали.)

– (Уже две недели мы не смеялись. Вся эта смерть вокруг проникла в нас.)

– (Из-за этого я хожу сам не свой, меня заводит даже белая бретелька бюстгальтера Симы.)

Ох уж эти врачи. Изображают из себя богов, одеваются в белое, смотрят сквозь тебя, как будто ты прозрачный, но, если что-то пойдет не так, они сразу уменьшаются в размерах, говорят жалкими голосами и лопочут, что «им очень жаль, но такие вещи случаются». Будь они прокляты. Заставили Авраама три месяца ждать операции, хотя он уже полтора года не спит по ночам от боли. Говорили, что это очень простая операция, которая не дает осложнений. «Одна из самых частых у нас в больнице, – сказал Джине доктор Захави. – Вам не о чем беспокоиться. Через три дня он будет дома, как новенький».

Как только я увидела доктора, который шел к нам после операции, я сразу поняла: что-то случилось. Он весь как будто превратился в спину. У него не было лица. Не было живота. Только спина. Мы вчетвером поднялись ему навстречу. Почему-то из всех четверых он разговаривал именно со мной. Возможно, догадался: я не родственница, и меня можно меньше бояться.

– Все оказалось сложнее, чем мы предполагали, – сказал он и еще заметнее преобразился в сплошую спину. – Во время операции у Авраама упало артериальное давление, по-видимому из-за анестезии, а это означает, что его мозг в течение как минимум пяти минут испытывал кислородное голодание. Кроме того, выяснилось, что у него повышенная чувствительность к одному из компонентов анестетика, что вызвало дополнительную интоксикацию, то есть…

– А камни? Что с камнями? – не выдержала Джина, требуя, чтобы он обратил на нее внимание.

– Мы удалили ему желчный пузырь, но теперь необходимо ждать. Мы должны проследить, как случившееся повлияло на функции его мозга.

– Мозга? При чем тут мозг? – Джина помахала в воздухе пальцем. – Вы же оперировали ему живот, доктор? Ведь сами мне это сказали. И сказали, что это простая операция! Это вы мне сказали!

– Мама, успокойся, не надо кричать. – Менахем положил руку Джине на плечо.

«Хорошо, что он приехал, – подумала я. – Он один в этой семье способен с ней справиться».

– Можно зайти к нему, доктор? – спросил Моше и указал на запертую дверь.

– Нет, еще слишком рано, – ответил врач. – Практически еще идет операция. Я предлагаю всем вам поехать домой, отдохнуть и вернуться завтра рано утром.

– А я, доктор, предлагаю не делать нам предложений, – неожиданно заявил Менахем, стоявший слева от Джины. Борода у него дрожала от гнева.

Доктор проглотил обиду. Я видела, как она проскользнула в горло, задев кадык, через трахею спустилась к ключичной впадине и застряла в груди. Доктор натянул перчатки и сказал:

– Пожалуйста, можете остаться. Обещаю держать вас в курсе развития ситуации.

Так же сутулясь, он вернулся в операционную, а Джина рухнула на скамью. Я присела рядом с ней. Эта женщина много раз вела себя со мной отвратительно, выговаривала мне, что я плохо готовлю, критиковала меня при Лироне, после нашей с Моше свадьбы продолжала рассказывать ему о незамужних женщинах, но, несмотря на все это, сейчас я не могла не пожалеть ее. Авраам был для нее всем. Он женился на ней, когда ей было пятнадцать, а ему тридцать. С тех пор она смотрит на него снизу вверх, хотя ростом он невысок. Без него она не способна ни выписать чек, ни вкрутить электрическую лампочку. Сейчас она громко, чтобы слышало все отделение, на курдском костерила врача. Проворчала что-то и в адрес Моше. «Наверное, иногда легче рассердиться, чем дать волю тревоге», – подумала я и положила руку ей на плечо.

Сима попросила выручить ее, если можно, всего на пару часов. А теперь Лилах барабанит пальчиками по лицу Ноа. Ноа берет девочку на руки. Вдыхает ее запах. Тонет в зелени ее глаз. На миг у нее сжалось сердце. Пока ничего страшного не произошло. В ней еще пылает огонь. Она еще не опустила руки. Еще хочет кричать. Бегать по улицам. Убежать далеко-далеко. Ей еще рано подавлять свои желания. Не говоря уже об Амире. Он сам не знает, чего хочет. Только боится, что психология – это не его. И вообще, в последнее время атмосфера между ними сгустилась. Амир почти ничего не говорит. А она намеренно приходит домой поздно.

Ноа кладет Лилах в кроватку и тихонько, почти шепотом, ее баюкает. Несмотря ни на что, она рада, что Сима обратилась к ней с просьбой. Приятная новость: оказывается, у нее это получается. Оказывается, на свете есть хотя бы одно существо, которое не считает ее жесткой.