Тоска по дому - [124]

Не могу сказать, что мне не хотелось бы оказаться на ее месте через несколько минут, когда он отнесет ее в спальню.

Но я не пошла к заслонке, прикрывающей дыру в стене, и не стала подслушивать. Меня это больше не волновало. Этим двоим, подумала я, лучше быть вместе, чем врозь. Врозь каждый из них пропадет. Кроме того – я повернулась к Моше, – у меня есть свой плюшевый мишка. Я погладила его по щеке, и он на несколько секунд перестал храпеть.

«Ну и что, что он храпит. – Я погладила его по лбу. – Ну и что, что на него слишком уж влияют его религиозные братья. Ну и что, что с ним не обо всем можно поговорить. Я сама достаточно болтлива, хватит на двоих. И потом, мне даже нравится, что он такой неуклюжий, потому что рядом с ним я кажусь себе легкой. Он на мне помешан. Считает меня самой умной и красивой в мире женщиной. Когда достаточно долго проживешь с тем, кто так о тебе думает, сама начинаешь верить, что это правда. Дети его обожают. У него гораздо больше терпения, чем у меня. Они его донимают, хнычут, иногда рыдают, размазывая слезы и сопли, а он остается спокойным. И еще: он ни за что на свете не бросит своих детей, как бросил нас мой отец. Он может уехать на своем автобусе в Эйлат – но я знаю, что в конце дня услышу скрип тормозов, попискиванье заднего хода, хлопки закрывающихся дверей, а сразу после – его тяжелые, немного шаркающие шаги, и вот уже он ставит на пол свою кожаную сумку, дважды поворачивается в замке ключ, раздается легкое покашливание, и он немного усталым, но радостным голосом говорит: «Симкуш, я дома».

Я еще не подошел к двери, а уже знал, что Ноа вернулась. На крыльце не стояли ее туфли, а на веревке не сушились женские трусы, но я услышал веселую музыку. Амир не поставил бы такую музыку, если бы она не вернулась, потому что в последнее время он почти всегда ставил мрачные песни на английском и не соглашался на другие, даже когда я его просил.

Я постучал в дверь и в ее честь рукой зачесал назад волосы.

Она открыла и, не успел я поздороваться, притянула меня к себе, обняла, а потом тряхнула за плечи и сказала:

– Ты как раз вовремя, у нас вечеринка.

Она сделала музыку громче, тряхнула головой, схватила меня за руку и закружила по комнате. Амир тоже танцевал, и я подумал: раз уж он не боится, хотя танцует, как верблюд, так почему бы и мне не попробовать? На школьных вечеринках я всегда стою у стены, а после гибели Гиди вообще перестал на них ходить, вернее, сначала я сам перестал, а потом, когда хотел вернуться, меня уже не приглашали. Я уже решил, что никогда не научусь танцевать. И надеялся, что в Австралии ребята моего возраста еще не устраивают вечеринок. Но сейчас, в квартире Амира и Ноа – мебель они сдвинули, чтобы не мешала, – я вдруг почувствовал, что у меня здорово получается. Пол дрожал у нас под ногами, как будто в нем билось сердце, я размахивал руками и выписывал вокруг Ноа восьмерки, а вокруг Амира – пятерки; просто потому, что мне так захотелось. Я подныривал под мосты их соединенных рук и проскальзывал сквозь воображаемые туннели под музыку длинной песни без слов, которая все не кончалась и не кончалась. Пока не кончилась.

– Ты разобьешь много сердец, Йотам, – сказала Ноа, когда мы рухнули на диван.

– Да ты просто монстр, Йотам! – подхватил Амир.

Я сделал лицо скромного пай-мальчика, но изнутри меня распирала гордость.

– Знаешь, я жутко тебе завидую, – сказала Ноа.

– Почему?

– Я всегда мечтала съездить в Австралию.

– Все так говорят, кто слышал, что мы уезжаем. Учитель английского. Брат Дора. Не понимаю, что там хорошего, в этой Австралии. Кенгуру?

– Что хорошего? Может, то, что она далеко от нас? На другом краю света…, – сказал Амир и фыркнул, как будто только что выпил слишком много воды.

«А здесь-то чем плохо?» – спросил бы я, если бы заранее не знал, что отвечают взрослые на такие вопросы. «Вырастешь – поймешь». И я промолчал.

– Когда вы завтра уезжаете? Утром? Днем? – спросила Ноа.

– Рейс в восемь тридцать утра. В аэропорту нужно быть за два с половиной часа до вылета. Наверное, выедем в пять.

– Значит, завтра мы, скорее всего, не увидимся, – сказал Амир, и внезапно наступила грустная тишина. Так же тихо бывало у них в квартире, когда ушла Ноа.

– Ну, тогда… – сказал Амир, нагнулся и достал из-под дивана футбольный мяч. – Тогда самое время сделать тебе прощальный подарок.

Он бросил мяч мне.

Я его поймал.

И глазам своим не поверил.

На белых квадратах мяча стояли подписи футболистов «Бейтара». Всех. Охана. Абускис. Харази. Корнфайн. Всех.

– Что? – завопил я. – Откуда? Где ты это достал?

Ноа рассмеялась.

– Знаешь тренировочное поле «Бейтара» в Бейт ва-Гане? – Амир улыбнулся.

– Конечно, знаю! Это наша спортивная база.

– А про Авраама Леви слышал?

– Еще бы! Генеральный директор «Бейтара».

– Вот и весь секрет, – сказал Амир, и его улыбка стала еще шире. – Я вчера съездил туда, рассказал им немного о тебе и попросил, чтобы все игроки расписались на мяче.

– Прямо не верится… – Я осторожно ощупал мяч, боясь стереть пальцами автограф Оханы.

– А ты поверь, – сказал Амир, погладил рукой мяч и добавил: – Это чтобы ты не забывал Иерусалим, даже когда будешь на другом конце света.