Тоска по дому - [122]

– Верно.

– Ну вот я и зашла сказать тебе спасибо.

– Не за что, – ответил я и от неловкости поерзал на диване. Может быть, когда-нибудь мне хватит мужества стоять с обнаженной грудью, подставив ее под комплименты. Но пока я стараюсь от них увертываться, как герои вестернов уклоняются от пуль.

– Правда, Амир, спасибо тебе за все, – сказала мать Йотама. – Ты даже представить себе не можешь, кем ты для него был. Он весь год только о тебе и твердил: «Амир то, Амир се». А на прошлой неделе у него появилась идея, что ты поедешь с нами в Австралию.

– Да, я слышал, – улыбнулся я.

– Он очень любит тебя, ты знаешь.

– Я тоже его люблю, – сказал я. И замер на секунду, чтобы насладиться словом, которое произносишь не каждый день. – Он прекрасный мальчик, – добавил я. – Тонкий. Умный и полный фантазий.

«Верно, верно», – говорили ее кивки.

– Кроме того, – сказал я, трижды обдумав свои слова, чтобы найти наименее обидную формулировку, – я понимаю, что это значит – иметь семью, но чувствовать себя одиноким.

– Знаешь, – мать Йотама как будто пропустила мою последнюю реплику мимо ушей, – я думаю, что ты будешь по-настоящему хорошим психологом.

– Может быть. – Я снова уклонился от нацеленного в меня комплимента. – Но, скорее всего, я вообще не буду психологом.

– Почему?

– Неважно. Долго объяснять.

Она замолчала и посмотрела на стены. Ее взгляд, побродив по ним несколько минут, остановился на фотографиях Ноа с Востока.

– А что… с твоей девушкой? – спросила она и покраснела. – Ничего, что я об этом спрашиваю?

– Конечно, – ответил я. – Ничего страшного. Но у меня нет ответа. Я надеюсь, что она вернется. Думаю, она должна вернуться. Но я совершенно в этом не уверен. А если и вернется, то когда.

– Скажи, – мать Йотама опустила глаза, – к тебе приходили девушки, которых я посылала?

– Какие девушки?

– С кастрюлями.

– Ага! – рассмеялся я. – Теперь тайна раскрыта. Вот кто их ко мне посылал!

– Ну да. Я боялась, что ты сидишь голодный. Я бы и сама приготовила, но я только в последнюю неделю вернулась к плите. Раньше просто не было сил, понимаешь?

– Конечно.

– Еда-то хоть была вкусная?

– Очень. Я успел пристраститься к кубэ.

– А как девушки?

– Девушки? – Перед моим внутренним взором парадом продефилировали девушки, в течение последнего месяца побывавшие в моей квартире. – Девушки великолепные. Но я все еще жду Ноа.

– Ну, конечно, конечно, – улыбнулась мать Йотама озорной и лукавой – я не верил своим глазам – улыбкой. Поразительно, как улыбка меняет лицо человека. В ее облике вдруг проглянула совершенно другая женщина.

– Ладно, – сказала она, посмотрев на часы. – Мне пора, еще не все вещи уложены.

Я проводил ее до двери, и на прощанье мы расцеловались. В обе щеки. Это была целиком ее инициатива.

– Йотам, наверное, сам придет проститься, – сказала она. – Я звала его с собой, но он сказал, что хочет пойти один.

– Правильно сделает, – сказал я.

Она кивнула и ушла. Я провожал ее взглядом, пока она не исчезла за домом Моше и Симы.

Некоторое время я расхаживал по дому, как математик, бьющийся над трудным уравнением. «Еще несколько дней, и Йотам с матерью уедут, – думал я. – Сима после нашего почти поцелуя меня избегает. Тонкие нити, связывающие меня с этим кварталом, рвутся одна за другой. И я остаюсь один-одинешенек. Будь со мной Ноа, – я развернулся и зашагал в другую сторону, – это меня не беспокоило бы. Будь со мной Ноа, я бы даже согласился жить по соседству с любителями медитации. А без нее я снова чувствую себя новичком в классе».

Я остановился перед фотографией грустного мужчины.

Странно. Я смотрел на эту фотографию миллион раз и всегда думал, что это кровать в гостинице, в чужой стране, что мужчина глядит на Луну и скучает по дому. Но сейчас меня внезапно осенило: этот мужчина дома. В своем доме. И он надеется, что та, кто его оставила, вернется, а вместе с ней вернется ощущение дома, потому что без нее кровать – это просто кровать, как в отеле. И его простыня смята от усталости, а не от любви. И четыре стены – это только четыре стены, не более, а дверь – это просто дыра в стене, заделанная досками. И крыша чернее черного, и кресло, и стол, и стулья – все холодное, мертвое.

Жив только телефон. Он зазвонил. Заполнил пространство пронзительным звуком. Я оторвался от картины и подошел к нему. «Я уже устал надеяться, что это Ноа», – думал я, снимая трубку.

– Привет!

– Привет!

– У тебя все в порядке?

– Что случилось?

– Теракт. На маршруте четырнадцатого автобуса.

– Ты же знаешь, что я не езжу в автобусах.

– Все равно. Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

– Подожди, я включу телевизор.

– Ужас, правда?

– Да, да. Но хуже всего, что это никого уже не волнует.

– Ну, сколько можно…

– Да, но куда девается боль, от которой мы отмахиваемся? Ведь она же не исчезает…

– Может, сливается в море?

– Как канализация?

– Точно.

– Отлично. Всего три недели в Тель-Авиве, а ты уже мыслишь тамошними образами.

– Какой там. Если бы. Я здесь чужая.

– Так возвращайся.

– Ты готов меня принять?

– Восемь убитых. Конечно, я готов тебя принять. Иначе не предлагал бы.

– Ты скучаешь по мне?

– Нет.

– Нет?

– Ну, немного. Ты знаешь, что Йотам уезжает с родителями за границу?