Тоска по дому - [120]

– А что ты будешь делать, если она сейчас позвонит? – спросил Давид.

– Понятия не имею, – ответил я.

– Валла, – сказал Давид, достал из чехла гитару и начал ее настраивать. В наших разговорах всегда наступает момент, когда слова уступают место музыке.

– Новая песня «Лакрицы?» – спросил я.

– Нет, – ответил он. – Инструментальный фрагмент. Мы хотим начать им новый диск. Скажешь, как тебе.

Я откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. С первыми аккордами я позволил своим мыслям покинуть меня, чтобы осталось только чувство. Я не мог назвать его по имени, да и не хотел. Как всадник на лошади, я хотел нестись на нем, пока оно длится. Звуки петляли, извивались, как узкая тропа в горах, то поднимаясь, то опускаясь, проходя через дома, просачиваясь сквозь людей, и каждый раз, когда казалось, что она кончилась, она выныривала снова. Я летел по этой тропе с закрытыми глазами и раскинутыми в стороны руками, и ветви ласкали меня шелестом листвы, птицы садились мне на плечи, листья все падали и падали, ветер свистел, вознося меня по спирали к облакам-овечкам, а потом мягко и бережно посадил на крышу незнакомого дома.

– Ты царь, Давид, – сказал я, когда растаяли последние звуки.

– Правда? Тебе понравилось? – спросил он.

Ох уж эти артисты, вечно сомневаются в себе.

– Очень, – сказал я.

– Только название пока не придумали, – сказал Давид и положил гитару. – Нет идей?

– Я бы назвал эту композицию… «Проникновение».

– Тяжеловесно. – Давид категорически отклонил мое предложение.

В Тель-Авиве появились желтые перцы. Поздновато, конечно. После того как я закончила проект, разумеется. Но какое это имеет значение. Сегодня я возвращалась с моря через квартал Неве-Цедек, и на углу улиц Пинес и Шабази ощутила покалывание в позвоночном столбе. Наконец-то. Вот оно, нужное сочетание уродства и красоты. Радости и боли. Старого и древнего. Я гуляла по узким улочкам, заходила в магазины – ювелирные, торгующие постерами, бусами, сумками. Я не взяла с собой фотоаппарат, поэтому ничего не снимала, но, оказывается, иногда неутоленное желание воспринимается еще острее. Вывеска «Сдается» на строящемся доме – ни стен, ни крыши, только столбы. Клик в голове. Роскошные гостиницы рядом с йеменской синагогой. Еще один клик. Большой рефрижератор под знаком «Парковка запрещена». Цветок, выглядывающий из-за железной решетки. Уличная раковина для омовения рук. Табличка на металлической двери: «Починка сломанных ангельских крыльев». Клик. Клик. Клик.

«Ну конечно, ты любишь Неве-Цедек, он же похож на Иерусалим», – насмешливо произнес голос Амира у меня в голове. – «Ничего подобного», – ответила я, хотя знала, что отчасти он прав.

«Когда ты возвращаешься? – спросил он. – Три недели истекли позавчера».

«Я тебя люблю», – сказала я.

«Ты не ответила на мой вопрос», – сказал он.

Тем временем, сама того не замечая, я оставила позади Неве-Цедек и остановилась у подножия башни Шалом Меир.

«Интересно, качается ли башня при сильном ветре», – подумала я и стала смотреть на ее вершину, пока меня не ослепило солнце. А потом подумала, что в ясный день с крыши можно увидеть Амира. Даже проследить за его передвижениями по квартире. Вот он идет на кухню. Возвращается. Наводит порядок в гостиной. Нет. На самом деле он не наводит порядок в гостиной, потому что меня нет и порядок наводить не нужно, там и так все в порядке. Стоп, минутку. Кто сказал, что он один? Кто сказал, что он терпеливо меня дожидается? Я даже номер телефона ему не оставила. Так почему он должен ждать? Может быть, сейчас он чувствует облегчение, как и я в первые несколько дней, и думает, что ему будет лучше с другой, не такой требовательной. Секунду. Попробуем крупный план. Мои фотографии до сих пор висят на стене. Он их не снял. Когда он подходит к пробковой доске, то все еще видит стихотворение о запрещенном шоколаде. В кадре – входная дверь. Табличка с нашими именами и изображением рыб все еще на месте. Как это вышло, что мы и сами не заметили, что у нас появился дом? Только теперь, прожив эти недели отдельно, я осознала, что у нас был свой дом.

Я всегда думала, что я – вольная птица. Что дом – это просто четыре стены. И меня, как свободного художника, эти стены ограничивают. Путешествуя по Востоку, я ни единой минуты не ощущала, что мне не хватает родительского дома. Наоборот. Прощание с ним напоминало побег из тюрьмы. Как будто бежишь через поле, выбравшись из подкопа под забором с колючей проволокой. Но сейчас мне вдруг захотелось вернуться. Вдруг оказалось, что есть множество мелочей, которых мне не хватает. Скажем, посмотреть, как Йотам и Амир играют в шахматы. Поговорить с Симой и почувствовать, как в меня перетекает ее энергия. Посмотреть с Амиром серию «Секретных материалов», сидя в одном кресле; подолгу обниматься на ступенях каменной лестницы дома Закиянов; заниматься с Амиром любовью, сгореть от искр из его глаз и испытать наслаждение. Уходя из дома, уносить с собой его запах. Возвращаясь, слышать скрип стула, с которого он встает, чтобы меня обнять. Разговаривать с ним перед сном, в темноте, когда свет излучают только слова. Сказать, что я слышала шорох, и знать, что он встанет проверить. Договаривать за ним его фразы и ошибаться. Нарочно бросить на ковре резинку для волос, зная, что это его бесит. Приложить палец к его нижней губе и ждать, пока она не перестанет дергаться. Услышать по радио новую песню Ирми Каплана и затеять из-за нее спор. Попросить у него дольку апельсина, затем еще одну, пока он, рассердившись, не отдаст мне весь апельсин. Смеяться над изобретенными им словечками, наподобие «депрессивно-ничтожного расстройства», которым якобы страдала его одноклассница, или «изменимфы» – о девушке, что была у него до меня. Не стыдиться показаться перед ним печальной, слабой, ненакрашенной. Разговаривать с ним днем и чувствовать, что тебя понимают. Смотреть на себя его глазами; видеть, как он сидит над книгами; слушать его смешные истории, ссориться, ревновать и мириться. Чувствовать.