Тоска по дому - [118]

Шмуэль добрался до второго перекрестка, на котором Бог явился ему в образе собаки, а я удобно откинулся на спинку стула и наблюдал за тем, что происходит в комнате. Джо играл в шашки с Малкой. И, как всегда, выиграл. Время от времени он, как всегда, озирался, чтобы убедиться, что никто не намерен его похитить. Амация стоял на нижней ступеньке лестницы, начал подниматься, но тут же спустился. Снова поднялся. Снова спустился. Мордехай показывал Наве свой футбольный альбом. Она, разумеется, тысячу раз видела эти фотографии, но все же улыбалась, а иногда просила пояснить одну из них. Он отвечал, и его голос смешивался с ее голосом, и с голосом Шмуэля, и все голоса смешивались с дымом сигарет и с паром, поднимавшимся от чайника, и с картинами, стекающими со стен, и постепенно я почувствовал, что линия, отделявшая меня от них и вроде бы истончившаяся до прозрачности, снова обозначилась внутри меня, длинная и жирная; и страх, охвативший меня в прошлый раз и с тех пор не отпускавший, страх возврата к жутким временам начала службы в армии, уменьшился и практически исчез.

Шмуэль тем временем дошел до третьего перекрестка и повел рассказ о том, как он стоял в одном музее в Герцлии перед портретом девушки и почувствовал, что из точки в центре лба девушки на него взирает Бог, а я почувствовал, как по всему телу растекается приятная усталость, закрыл глаза и подумал: «Даже в несчастье есть какая-то своя гармония».

А потом я подумал: «Где сейчас Ноа? И что мне делать с мыслями, которыми я привык с ней делиться?»

Я много раз представляла себе это мгновение. Как надеялась, что оно наступит, как молилась, чтобы оно наступило, как старалась его приблизить, – и вот наконец на стене квартиры тети Рути висят все сделанные мной снимки: в центре – моя мама, у нее в руках письмо от любимого человека (я решила, что это интереснее, чем шарф); справа – парень с балкона, на его футболке – даты последнего турне «Нирваны», так и не состоявшегося. Слева – Сюзанна, новая репатриантка, которую я нашла через Ассоциацию аргентинских репатриантов, на белом пластиковом стуле на набережной. Под ними, в следующем ряду – инспектор Коби Гольдман, археолог Орна Гад и араб Акрам Марния, которого я сфотографировала перед домом в Яффе с большим ржавым ключом в руке. В третьем, нижнем ряду – три человека с пустыми руками. Первый – молодой поэт Лиор Штернберг, я видела по телевизору, как он читает стихи, и подумала, что его лицо выражает тоску. Вторая – певица Эти Анкри, она стоит спиной к зрителю, и узнать ее почти невозможно. Третья – это я, и рядом со мной висит картина «Девочка», написанная тетей Рути.

Я подхожу ближе, отступаю, сдвигаюсь вправо и влево. Со всех углов все выглядит идеально. Прекрасно. Композиция каждой фотографии. Их перекличка. Особенно – между моей фотографией и фотографией моей мамы. Освещение. Фон. Разнообразие фонов. Мне нравятся даже светлые рамки, хотя поначалу я думала, что ошиблась в их выборе.

Но почему я смотрю на свою работу с таким равнодушием? С этой мыслью я падаю на диван. Почему я чувствую себя неживой? Почему единственное, что меня волнует, это то, что проект не видит Амир.

– Кажется, Йотам, ты что-то от меня скрываешь, – сказал Амир и двинул пешку.

«Откуда он знает?» – подумал я.

– После всего, что мы с тобой пережили, я узнаю, что ты уезжаешь, в «Доге»? – Он улыбнулся, показывая, что на самом деле не сердится.

Мой король отступил назад на одну клетку, и я сказал:

– Уезжаю. Я давно хотел тебе сказать, но как-то случая не было.

– Брось, – сказал Амир и двинул вперед ладью. – Главное, как ты сам к этому относишься. Тебе хочется уехать? Когда это произойдет?

– Очень скоро, – ответил я на самый легкий вопрос и прикрыл свою ладью пешкой. – Мы с мамой едем в Сидней к тете Мириам через две недели, подыщем там для меня школу, а папа пока останется здесь, продаст бизнес, продаст дом и перевезет мебель на склад.

– Ну а… – Амир бросил вперед коня. – А тебе это нравится? Ты рад?

– Какая разница, – ответил я, и мой король отступил еще дальше. – Все равно меня никто не спрашивает. Мама и папа пришли в гостиную, выключили телевизор посреди «Звездного пути» и сказали, что они все обдумали и что так будет лучше для всех нас. Я сказал, что они не знают, что лучше для меня. Но они ответили, что я еще маленький, чтобы принимать решения, и должен им доверять. Тогда я спросил, как я буду разговаривать там с детьми, потому что я не знаю английского, но они только рассмеялись и сказали, что я все быстро схватываю и с моими способностями за месяц выучу весь словарь.

– В этом они правы, – сказал Амир и съел слоном моего коня.

– Откуда ты знаешь? – спросил я и забрал его слона своей пешкой. (К чему эти размены, подумал я. Что он замышляет?)

– Во-первых, – сказал Амир и передвинул ладью на одну клетку вправо, – ты действительно все схватываешь на лету. Посмотри, как быстро ты научился играть в шахматы. А во-вторых, меня родители в детстве тоже увезли в Австралию, и мне потребовалось совсем немного времени, чтобы выучить язык.

– Так ты и в Австралии побывал? – удивленно спросил я и съел его ладью своей. У меня было чувство, что он готовит мне ловушку, но я все равно взял его ладью.