Тополь цветет - [50]

Когда Степан вскарабкался на шоссе, дети смотрели на него во все глаза, и в глазах был восторг, который чувствовал он внутри у себя.

— Вот сволочь, — сказал он, — я думал, она в Городищах живет или на Курганах, а она, сволочь, вон где — совсем в другой стороне, к Синековской ближе. Ну, погоди, я тебе устрою красивую жизнь.

— И не боится! — счастливо говорил Валерка, раскрасневшийся, веселый, забывший, что не выучил стих. — Как ты на нее, как мы на нее — а она ничего! Обернулась — и побежала!

И то, что лиса обернулась и побежала, было удивительно и прекрасно — назревала охота.

— А ты как, будешь искать нору и выкуривать?

— Посмотрим.

Он вспомнил и рассказал, как в прошлом году наткнулся в это же время на лису. «Бежала, стерва, через дорогу!» Степан стрелял в нее, собаки гнали и потеряли — так и не нашел. А все Астон-дурачина. Прошла неделя, он пошел один. Следы вытаяли, провалились в снегу черными глубокими кружками: заячьи — по четыре и прогалок, по четыре и прогалок, и лисьи — где бежала, где сидела — все видел. И вдруг на зеленях, засыпанных снегом, на взлобочке мелькнула бурая коряжка. Решил — заяц, но подошел и увидел, что это лисица. Замерзшая. Раненная, она крутилась — множество следов по кругу, по кругу, боль, видно, была сильная, — а потом упала.

— Так ей, стерве, и надо, — убежденно сказал Валерка.

Больше Степан ничего не рассказывал, но и сейчас помнил стеклянный мутный глаз, смотревший в небо. Он тогда ткнул лисицу сапогом в застывший, отвердевший бок и прошел мимо — молодая была, лисенок нынешний. Морда, задранная кверху, вытянута, словно выла или тявкала недавно, тонкий нос поджат снизу оскаленной челюстью, как у собаки.

Воспоминание об этой лисице вдруг что-то испортило, интерес Валерки к птичьим и мышинам следам, испятнавшим обочину, только что радостный для него, стал докучливым.

— Ладно, ладно, губы-то подбери, — говорил он. — Это ничего не значит, что можешь отличить — ничего ты не можешь, самообман один. А должен стараться.

— Я стараюсь.

— Ну как же, старается! Папка, собака на огороде бежала, а он мне говорит — гляди, лиса, я и то сразу догадалась.

— Ты, Валерка, если думаешь настоящим охотником сделаться, никогда не бросай деревню, а то бросишь, уедешь — и с концом. И школа совсем захиреет.

— А при чем тут школа, я тогда большой буду, — резонно заметил Валерка.

— А дети твои? Они в эту школу должны ходить.

Валерка сопел, глядя по сторонам.

— Папка! — схватил опять он за рукав Степана.

— Да это Волчо-ок пробирается, — засмеялась Люська. — Я же говорю, я же говорю!..

На обочину из кювета выскочил Волчок, завертелся на месте.

— Вот дурак, встречает всякий раз тут, — сказал Степан. — А если бы я на автобусе?

— А он знает, что ты пеше ходишь!..

Степан достал из кармана кусок хлеба, и они подождали, пока взъерошенный Волчок торопливо глотал его, кося на них глазом.

Было хорошо постоять просто так на дороге среди белых, иссиня-белых полей, окруженных по закраинам лесом. Такое уж у них место — куда ни глянь, везде лес.

Вороны сидели на верхушках елок, на самых шурупчиках — балансировали. Степан любил глядеть, как ворона венчает ель или березу, а береза та, словно листьями, засыпана воробьями.

Он сменил ночного истопника. Школе и скотным топливо поставляла Сельхозтехника, только школе уголь, а скотным — солярку.

Вокруг колодца наледенело. Степан, оскальзываясь, чувствуя ногами холод, с легкостью натаскал воды — снег, зимняя наледь всегда вызывали у него чувство чего-то хорошего, бодрящего, обещающего, и он, беззвучно подпевая себе, долил воды в котел, направил топку, ничуть не тяготясь теснотой помещения и запахом гари, такой едкой с морозца. А может, он торопился.

Начались уроки. До двенадцати часов, когда ожидалось телевидение, времени хватало. Он прошелся по пустым коридорам, проверил батареи, почитал плакатики. В лаборантскую забежала учительница истории, взяла карту, а картинки повесила на штырь. Степан поинтересовался — историческое он любил.

Колонны с завитушками, широкие ступени, а на них бородатые и сильные мужчины в цветных хламидах — ясно, дело происходит в Греции. А на одной был нарисован молодой мужчина, кудрявый, голый — сильно походил на Серегу Пудова. Подписано «Аполлон». Про Аполлона Степан слыхал, но не мог вспомнить, что именно. Подумал, не мешает сходить к медичке, взять каких-нибудь витаминов, таблеток, а то память совсем отшибет. И в ушах звенит, только он привык, не прислушивается, а прислушается — и слышит.

Больше Степан не мог дожидаться. Столик выбрал, который поголубей и почище, опрокинул крышкой себе на голову и отправился.

19

Он пробирался по асфальтовой дороге, проложенной по шоссе к скотным, сильно завоженной грязью. Машины с комбикормом, сенажом и морковью, трактора с тележками, с прицепами, груженными навозом, сигналили друг другу, выворачивали вбок. Степан, придавленный столом, с торчавшими вверх растопыренными ножками, то и дело сходил на сторону, пропускал, пережидал. Встречались знакомые слесари, скотники, пробежала медичка с медпункта, Анатолий Свиридов, почему-то со слесарными ключами в руках, рысью пустился по дороге к новому скотному, где теперь работал истопником.