Тополь цветет - [51]

Поглядывая из-под крышки стола на длинный ряд скотных, стоявших слева среди разъезженной, взбученной земли, рябой от снега, на постройки справа — слесарные, столярные мастерские, деревообделочный комплекс и новое здание фермы громадных размеров, вкруг которого рычали бульдозеры, Степан вдруг представил, как посмотрел бы на все это дед Иван, если поднять бы его сейчас из Курганов. Что ж, встал бы в сторонку, выбравшись на сухонькое, высокий, складный, бородка черная, узкая, одна рука за холщовый фартук заложена, поглядел из-под кепки вокруг, а глаза за стеклами очков нисколько не пораженные, только интерес и усмешка в них: «Э-э, друзья-товарищи, где же вы раньше-то были? Машинешки эти, бульдозеры-то давно бы пустить, а вкруг дворов галькой засыпать — скот не жалеете вы! Х-хозяева называетесь. На любом производстве за такую грязь с вас голову сняли бы…»

И ведь действительно, все это смахивало сильно на промышленное предприятие.

Еще издали углядел Степан «газик» директорши совхоза.

На скотном, видимо, что-то стряслось: бегали взад-вперед слесари — редькинский Ленька Дьячков и сторонний Верещагин с ключами, выпучивши глаза. А из ближних ворот на Степана, опускавшего стол с головы, налетел откуда-то взявшийся Колдунов.

— А, здоров, мастер! — крикнул он и ударился за слесарями.

Степан заглянул в здание фермы — огромное, гулкое, все из бетона, со сложными перекрытиями и новейшей конструкцией подачи молока в баки прямо от коров, удивился возникшему сравнению: так в его представлении мог выглядеть цех на заводе.

Ряды черно-белых рогатых красавиц уходили в глубину, разделенные бетонными дорогами, по которым сновали женщины и девчата в белых халатах, дояры и скотники, поправляя недооправленное, оглядывая недосмотренное — оглаживали коров, обхаживали, соскребая последнюю грязцу. Какая-то маленькая, очкастенькая, со стремянки тянулась из последних силенок: протирала трубы, по которым бежит молоко.

У дверей красного уголка стояла Ольга Дмитриевна в окружении белых халатов — все с предельно озабоченным и одновременно растерянно-бездельным выражением глядели на коров, прядавших надсеченными ушами, жующий и вздыхающих под дощечками с именами: Шишечка, Красутка, Мурашка, Венера, Цыганка, Смелая, Строгая, Резвуша, Розочка — не перечитать, не пересчитать! Ольга Дмитриевна — среднего роста, крепенькая, со стриженой завитой головой — не то чтобы красивая, но видная, держалась повелительно, и все вокруг так и жались к ней, заглядывали в глаза. В руках она покручивала увесистую шапку из норки цвета томленого молока — по шапке и примечали ее, когда вела «газик».

Степан увидел Татьяну. По проходу напротив красного уголка между рядами коров, повернутых друг к другу головами, шел трактор и красными ковшами выкладывал на бетонную дорожку бурые слежавшиеся глыбы сенажа. Кормачи тут же разносили его вилами по кормушкам. Татьяна ходила за высоким и вихлястым; хватая за рукав, возвращала, указывала, какой корове недодал, недоложил, пропустил. Нагибаясь, она рукой шарила в кормушке и опять кричала вихлястому: «Васька, а это что? Смотри лучше, выбирай!» — и отбрасывала в сторону комья земли.

— Ну, что там? — крикнула Ольга Дмитриевна вошедшему с инструментом Анатолию Свиридову, и было в голосе раздраженное нетерпение.

— Сейчас, сейчас, Ольга Дмитриевна! Еще маленько! — крикнул он и побежал в глубину цеха. Степан стоял со столом на самом ходу и не знал, куда деваться с ним.

— С премии сниму! — неслось от красного уголка.

А Татьяна уже шла к Степану — строгая, подобранная, неузнаваемо официальная в белом.

— Как сестра милосердия, — сказал он, допуская нерешительную улыбку на большое, носатое, обветренное лицо. — Или этот еще… работник ученый. Чего это тут у вас?

— А ты не видишь? Транспортер сломался, который навоз вывозит. Не слышишь — разит? А с минуты на минуту приедут. Поставь его к стенке — тогда скажут, куда девать. — Она зябко передернула плечами: — Боязно чего-то. Я не буду говорить, как хотят, — и пошла.

Насчет того, что «разит», Степан не задумывался — коровы все же. Но теперь увидал, что вдоль всего длиннющего ряда, мотавшего хвостами, черно зеленела грузная, с верхом нашлепанная гряда.

«С ночи, видно, стоит», — с беспокойством подумал он, в странном смущении за свое бессилие помочь перемазанным мазутом ребятам, бегавшим с ключами, ломами.

Он вышел на волю, не зная, что делать, уходить или дожидаться. На шоссе от магазина показался голубой фургон, и по черным фигуркам ребят, бежавших следом, Степан вдруг догадался о назначении машины, сунулся было обратно. А в здании почти тотчас раздался шипящий ритмичный звук, гулко прокричали что-то сразу несколько голосов, засмеялись. Из ворот выбежала женщина, воскликнула «едут!» и исчезла. Он узнал Алевтину и подивился, что не видел ее среди доярок, даже забыл о ней. Теперь уже можно было прочесть надпись, сделанную наискосок по фургону: «Телевидение».

Процедура оказалась длинной: разгружали катушки с проводами, треноги, лестницы, шланги, прожектора, лампы; несколько мужчин в куртках, с мехом и без, в джинсах и в обыкновенных брючонках, оглядывали помещение, а приехавшая с ними женщина, знакомая Степану по телепрограммам, в меховой шубе и в большой копне взбитых волос вместо шапки, прошла с доярками и Ольгой Дмитриевной в красный уголок готовить передачу.