Тополь цветет - [43]
— Думал, да жалко.
Лицо у Алевтины разрумянилось на холодке, платок, повязанный назад концами, плотно обхватил его, стеганка туго облегла тело, узкая юбка едва прикрывала круглые колени. Хотел Степан посмеяться, что она — как ядро, готовое к бою, да раздумал: если не разговаривать, может, уйдет скорей — не следует ей встречаться с Татьяной.
Ребята подваливали сучья в костер, дым потянул к лесу.
— Чего это она? — кивнула Алевтина на курицу под рябиной, встрепанную, зябко застывшую на расставленных ногах. — Линяет?
— Ага, хорошо, если сейчас полиняет, а то настанут морозы — без перьев-то подохнешь, — поспел пояснить Валерка.
Она пооглядывалась. Куры ходили по саду и на дороге за огородом.
— А у меня шесть куриц осталось в зиму. Летошний год было одиннадцать. Одну зарезала, две пали — они у меня тоже ходят клевать за дом, где рожь была. Да травленое, видно, с самолета посыпали, — я думала, они наседовать начинают, нахохлились, а прихожу — они все.
Степан подбирал, подгребал ссыпавшиеся с кучи листья, веточки и молчал.
— А вчера ястреб заклевал одну. Гляжу — Пудовых куры побежали и мои. Я кричу: «Женька, знать, ястреб!» Она за ним, а он низко так над ними летит — и как не схватил? А на другой день все равно заклевал у тына. И опять прилетел, сел на тын и глядит. Я как понесу на него, а он понизу, понизу — большой такой, крылья распластал.
«И зачем пришла?» — тоскливо думал Степан, поправляя огонь.
— А то лиса. Утром, часов в пять, поглядела в окно, а лисица за петуха. Я ей в окно стучать, выбегла, кричу — ну, она бросила.
— Это когда? — не выдержал Степан.
— Да уж недели три, наверное. Знать, ты не гоняешь их. Покараулил бы.
Про лису Степан слыхал и в лес ходил — сам видел: куриные перья натрепаны. По первому снегу можно будет поглядеть — старые норы давно выкурены, обвалились, но лисы, видно, не ушли, следовало их припугнуть. Ему хотелось сказать, что «покараулит», а на языке так и вертелось: «У тебя есть караульщик».
— Покараулю, — сказал, однако.
— Ну и ладно.
И все не уходила, стояла над костром, вдыхала горький лиственный дым и будто отмахивалась от него, вертела головой, оглядывалась на проулок.
Но там под ветлами и старым тополем не было первоклассной синей Юркиной жатки — он косил за Редькином какой-то оставшийся клевер. Степан ждал, что Алевтина спросит о нем, но она все не про то говорила:
— У меня Женька сбесилась совсем: проводила в школу, в интернат, а она через две недели вернулась и никак не едет обратно. Сговорили в Чехово, в санаторий. Официанткой…
— Доучится. Теперь все доучиваются, — он вдруг почувствовал, что должен ее утешить.
— Степан, — сказала она, глядя ему в глаза, — а меня на ферму перевели. Всех, кто в полеводстве, по фермам распределили.
— Куда тебя-то?
Она оглянулась, будто толкнули.
— Вон твоя идет, — обронила скороговоркой и пошла к тыну.
— Мама! — крикнула Люська. — А мы дрова убрали и здесь кончаем!
От дома из-под ветел шла Татьяна — рыжие волосы ее светились в глухом сером дне, словно шелковые, над бирюзовым кольцом платка, лежавшем вкруг шеи.
— Ты куда же, подруга? — громко сказала она Алевтине, которая раздвигала лаз. — Давай побеседуем! — И была в ее тоне угроза.
Она-то, видно, и заставила Алевтину приостановиться и выпрямиться с усмешливым ожиданием в карих глазах.
Татьяна приблизилась, и Степан увидал, что была она бледна и дышала неровно, будто запыхалась бежавши. Люська теребила ее, говорила что-то, она не обращала внимания.
— Ты что в наш конец пришла — Бокановым помочь? — крикнула она все на той же ненатуральной, вызывающей ноте.
— Так ты про соседа не думаешь, — отвечала насмешливо Алевтина, — куда же ему с одной рукой, а Ирка внуками обложилась.
— Он и с одной рукой вон какие рамы связал — и Степана мово не звал. В третий телевизор с одной-то рукой лазит.
— Потому и третий, что одной лазит, тут двумя не управишься.
— Смотри-ка, к тебе не обратилися.
— Чтой-то ты на меня нападаешь, Таня? Осерчала за что?
— А за что мне тобой довольной быть? Тебя просили ко мне в напарницы? Да у меня в деревне на тебя глаза не глядят, а ты на ферме ко мне подбираешься. Ты что ко мне подбираешься?
Алевтину бросило в жар. Она сделала несколько шагов в направлении костра, сложила руки под грудью, сказала громко, ставя жирные точки после фраз:
— Очень нужно мне к тебе подбираться… Это ты ко мне подбираться должна! Попросили меня — и пошла.
— Попросили. Напросилась, скажи.
— А напрашиваться я не имею привычки — ни к бабам, ни к мужикам. Ко мне напрашиваются, верно…
— А ты не отказываешь. И дочку от стыда подальше отослала, — не очень логично сказала Татьяна.
Она стояла прямая, только слегка поворотив голову к Алевтине.
Был, видно, свой смысл в этой беседе, понятный обеим. Степан же видел, что обе распалялись все больше, и, не зная, что предпринять, смущенно покрикивал на ребят, все совавшихся с какими-то палками.
— Дочка как ездила по воскресеньям, так и будет ездить, она не помеха нам! — подытожила Алевтина.
— Бесстыжие твои глаза! Женька еще летом болтала, что глядеть на вас нету мочи!
— А ты, поди, пытала ее?
— Очень мне нужно! — взвизгнула Татьяна, и визг этот подействовал на Степана, словно удар в лицо.
От составителя…Стремление представить избранные рассказы, написанные на сибирском материале русскими советскими прозаиками за последние десять-пятнадцать лет, и породило замысел этой книги, призванной не только пропагандировать произведения малой формы 60-70-х годов, но и вообще рассказ во всем его внутрижанровом богатстве.Сборник формировался таким образом, чтобы персонажи рассказов образовали своего рода «групповой портрет» нашего современника-сибиряка, человека труда во всем многообразии проявлений его личности…
Имя московской писательницы Марины Назаренко читателям известно по книгам «Люди мои, человеки», «Кто передвигает камни», «Житие Степана Леднева» и др. В центре нового романа — образ Ольги Зиминой, директора одного из подмосковных совхозов. Рассказывая о рабочих буднях героини, автор вводит нас в мир ее тревог, забот и волнений об урожае, о судьбе «неперспективной» деревни, о людях села.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Восточная Анатолия. Место, где свято чтут традиции предков. Здесь произошло страшное – над Мерьем было совершено насилие. И что еще ужаснее – по местным законам чести девушка должна совершить самоубийство, чтобы смыть позор с семьи. Ей всего пятнадцать лет, и она хочет жить. «Бог рождает женщинами только тех, кого хочет покарать», – думает Мерьем. Ее дядя поручает своему сыну Джемалю отвезти Мерьем подальше от дома, в Стамбул, и там убить. В этой истории каждый герой столкнется с мучительным выбором: следовать традициям или здравому смыслу, покориться судьбе или до конца бороться за свое счастье.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.