Тополь цветет - [45]

— Кидаешься из стороны в сторону, — ворчала она, протирая покрасневшие от напряжения и холодного воздуха глаза. — Ты уж делаешь одно — и делай. Хозяйство, дом соблюдай. А то на мосту у вас черт ногу сломит. Кладовку когда собирался сделать? Вот выйдешь на пенсию, тогда и выводи помидоры.

— Нет, тетка, я до пенсии не доживу.

— Теперь уж немного осталось.

— Нет, у меня стало в груди болеть.

— Ну, ты пил бы больше.

На этом беседа оборвалась, они сосредоточенно, до гуда в голове, таскали пилу по толстому еловому дереву. Смолистый запах пыхал в лицо, свежие опилки радостью брызгали под ноги.

— Ребятишкам сказать — опилки стаскали бы во двор, лето придет — моркову накрывать надо будет, — озабоченно начала опять тетка, держа все еще горячую пилу стойком, мягко поигрывая полотном.

— И к кому это машина приехала в вашем конце? — отвлеклась она, вглядываясь в синенький автомобиль.

— Знамо не к нам, к нам некому приезжать, давай, становись.

И хотя машина в деревне не диво — сколько их наезжало летом, почти у каждого дома стояли синие, красные, желтые легковые, однако что-то беспокоило тетку, возможно, то обстоятельство, что стал автомобиль четко посередине деревни, ни к тому ряду — ни к этому, и была в том какая-то подозрительность.

— И чтой-то я не видела, когда прошла, — вглядывалась она, усиленно протирая чесавшиеся глаза. И вдруг всплеснула руками: — Степан, а гляди-ка, ведь от вас вышли — к машине идут. Двое каких-то.

Степан тоже поглядел в свой конец, но дверца там хлопнула. Так и проехали мимо — двое молодых, незнакомых парней, при длинных волосах.

— Может, попить заходили, — предположил Степан, — или молока спрашивали. Да там Валерка с Люськой, сообразят.

Но тетку угнетало сомнение, а возможно, и любопытство.

— Нет, ты постой-ка тут, а я сбегаю, погляжу, — сказала тетка и запереваливалась с боку на бок.

— Как же, буду стоять, — буркнул Степан и, найдя колун во дворе, стал колоть чурбаки.

Хороши дрова, поглядишь — все в суках, здоровое, а колется все равно легко. Не берет колун — у Степана клин есть железный, как ударит кувалдой по клину, так чурбак надвое.

По всей деревне привозили дрова, и по всей деревне пилили, кололи, складывали в живые рыжие, омытые влагой поленницы — эти дрова еще не годились в топку, только на следующий год перенесут их во двор под крышу.

Ледневым тоже подвезли. Обошлось совсем дешево — только в лесничество и заплатили. А Юрка подвез и тетке, и им, и разделают сами. За четыре упряжки распилят десять кубов (если считать упряжкой — с одиннадцати до трех часов дня), да за четыре дня Степан сам и расколет. То бы еще двадцать рублей надо было за них отдать, а то сами сделают.

Пока дрова лежали кучею, щетинились, словно противотанковые ежи. «Тоже защита, — усмехнулся Степан, — против мороза».

Не успел он опомниться, как в том краю замелькал бирюзовый теткин платок. И не то удивило Степана, что быстро вернулась, а то, что впереди нее, извиваясь ужом, вертясь ящерицей, бежал Валерка — видно, тетка тычками гнала его на отца, словно нашкодившего телка.

— Ты погляди, ты погляди, чего наделал, шишок рогастый, партизан сопливый, — причитала тетка. — Говори отцу, чего наделал!

— А чего, — огрызался Валерка, — они сказали: «Мы только сфотографируем, поновим и привезем».

— Чего привезем?

— Чего! Икону отдал охмурялам, последнюю. Вот я дура-то, вот я дура-то — отдала! — ахала тетка.

— Да кому отдала? Кто отдал-то?

— Я вам отдала, а он им, охмурялам этим, отдал. Распустил ты их — что Танюшку свою, что Юрку, что этих. Скоро весь двор растащут — и концов не найдешь. Чего стоишь, всыпь ему хорошенько!

Валерка косился на отца, подрагивая разваленными ушами рыжей лисьей шапки. Нижняя губа у Валерки отпадала, он иногда подтягивал ее, шморгал носом.

— Да ладно, тетка, — сказал примирительно Степан, — я и не видел, какая икона-то.

— Да что ты за человек такой! Бат-тюшки вы мои, Степан, да какая хорошая большая богородица сидела. Когда строиться начали, Аграфена и говорит: возьми, Клавдия, иконы-то, как бы не разбили, за стеклами они. Я и взяла. Ну, Аграфена умерла, твоя Танюшка и приходит: «Тетя Кланя, говорит, иконы-то… у нас ведь ни одной нету». Ну, говорю, вот что: все я вам не отдам, а вот эту на вот, возьми. Хорошая такая, большая богородица сидит. Дура я, не надо бы мне тогда отдавать-то.

Степан мигнул Валерке, они живо положили на козлы новое дерево.

— Ну, будешь пилить или уж мы с Валеркой?

— Погоди, Степан, под крыльями у меня тут заболело, бросайте к шутам, пойдемте, я щей вам налью, да ватрушки утром пекла — поедите со сметаной. А мне чаю теперь…

За столом Степан вдруг сказал:

— Тетка, а ведь ты сама говорила, что отдала тоже икону.

— Тоже отдала, — согласилась Клавдия. — Так-то вот тоже приехали — начали просить: зачем вам две одинаковые, продайте нам одну. А я говорю: вот что, иконы не продаются, возьмите так. Они и взяли.

— Чего ж не взять? — Степан переглянулся с Валеркой.

— Да, а я спрашиваю: а чего же вы будете делать с ними — не надругаетесь? Что вы, говорят, это вы над ними можете надругаться — вон она, какая старая, вы их по речке, старые-то, пускаете, а мальчишки выловят и надругаются. А мы только поновим их — как новые будут блестеть. Ну что ты, они теперь за них большие деньги возьмут.