Тополь цветет - [42]

Пробилось несколько звезд, а месяц так и не выдрался из мути, заволочившей ночь. Нескладно шло все в Степановой жизни.

15

Перевалило за середину сентября, а в лесу еще попадались грибы. Большие масленые рыжие шляпы начавших седеть, но еще крепких белых торчали в ельнике, на белоусе, на игольнике — во всех местах, считавшихся грибными, — грибники давно пропали, они, как охотники или рыболовы, знали свое время. В конце августа по лесу вдоль шоссе стояли автобусы, а в деревне не было человека, чтобы не сходил хоть раз в день за грибами. Степан бегал до работы на ту сторону, за реку, кое-чего нахватывал — в обширных запутанных тех лесах всем места хватало. Правда, по воскресеньям и субботам деревенские не лезли туда: слишком много народа — шум, гам, перекличка, сбитые, поверженные валуи и мухоморы и по всем лесным дорожкам — белые стерженьки обезглавленных сыроежек.

Теперь он обходил свои леса, с детства знакомые елки, поляны, балочки, опушки — торкнется в голову сук, проскребет по спине — все как давным-давно, еще при деде — необъяснимый покой входил в него в этих местах.

Он бродил по пустому притихшему лесу, вороша сапогами листья, усыпавшие землю, и думал, что Серега Пудов в этом году не успел даже ни разу за грибами сходить. Нет Сереги, а все катится своим чередом: скошенное вспахали под зиму, посеяли озимые; рожь Беату скосили, десятого сентября стоговали солому — здоровенный стожище поставили, и его уже перевезли к Сапунову — укрывают картошку, сложенную в бурты, силосные траншеи — очень важно правильно укрыть их соломой, а поверх нее землею, иначе промерзнет — иногда до самой массы прорубают ледяные глыбы.

Еще немного — и морозец прихватит землю. Уже с вечера трава скрежещет под ногой, а по утрам — белая, стылая, в изморози, так и похрупывает. В избе после ночи холодина, издрогнешь, пока затопишь печь. Начали устанавливать печечки на зиму, Степан тоже слазил на горницу, достал трубы.

На работе задержка: дядя Григорий ушел из бригады — трудно после смерти Сереги на стройку ходить, Воронков разболелся, а новых рабочих не могут найти. Да Степан и рад, дома дел невпроворот, Татьяна опять целыми днями на ферме — напарница ногу сломала, Люська с Валеркой в школе да с уроками, Тамара уехала в интернат десятый класс кончать — в Редькине только девятилетка, Юрка хозяйством не интересуется.

Второй год стоит у двора поленница, до снега нужно дрова перетаскать во двор. И новых хорошо бы кубов десять выписать.

Татьяна велела шиповник вырубить — разросся, расползся в палисаднике. Степан вырубил, но два куста высадил по другую сторону изгороди — пусть раскроет летом свои звезды на улице.

Поникли флоксы, свернулся, почернел смородиновый лист. А листья орешника под тяжестью инея обвисли тряпками. Орехи, бело-розовые, но уже готовые, нападали за ночь, светились на дорожках и на сохлых листьях. Уж не от них ли так звонко во дворе?

Все возились в садах, огородах и палисадниках — пересаживали кусты, вырезали отжившие ветки, вскапывали под зиму. В деревне всегда все занимались одинаковым делом: сажали, опахивали или рыли картошку, рубили капусту, убирали дрова. И то, что все производили одни и те же работы на виду друг у друга, заражало их азартом и странным образом объединяло: в общей работе, в общих заботах люди прощали друг другу грехи и слабости, проникаясь уважительностью и сочувствием, понимая, что без этих работ и забот нет крестьянства, нет крестьянина, нет деревни, нет хозяйства.

Солнце не прорвалось. Дым полз пеленой по деревне и за деревнею: на огородах палили листья, картофельную ботву, сухие будылья, вырезанные сучья смородины, порубленные кустарники.

После обеда Валерка и Люська помогли Степану стаскать дрова во двор, потом пошли жечь мусор.

Охапками и корзинами носили из палисадника и от двора приготовленное отцом и валили на картофельную ботву, собранную с борозд.

Бокановы не успели выкопать всю картошку и тоже копошились на грядах — сквозь проломанный тын было видно, как Безрукий ссыпал из корзинок в мешки. Ему помогали женщины — в ватниках и бирюзовых платках, — в Редькино на прошлой неделе поступила партия шерстяных бирюзовых платков, все холстовские бабы обзавелись, и теперь не узнаешь, кто достает из колодца воду, а кто маячит на дороге.

Язычки пламени едва высовывались из растрепанной пухлой кучи, сырость съедала их, зато дым густо окутывал ворох, качался столбом и почти не потягивал вбок. Ветра не было. Посмирнела, притихла деревня. Только с шоссе доносился бег машин — тракторов, прицепов, легковушек, молоковозов.

Толстые грачи собирались в громадные стаи, подымались с полей на ветлы и тополя, обсыпали их густо и вдруг срывались с граем, планировали над огородами — тренировались, готовились к перелету. Степан смотрел на грачей и думал: «Скоро снег пойдет».

— Скоро снег пойдет, — произнес в гулкой тишине женский голос.

Степан вздрогнул. От бокановского огорода шла к нему Алевтина — пролезла в дырку, разобранную в тыне.

— Шиповник повырезал? Мне тоже надо повытаскивать, все заглушил… А рябину чего не вырубишь? Только крыжовнику застит, на кой черт она тут стоит?