Тополь цветет - [40]

— Успенье — это и есть смерть, — сказал Степан, разгибаясь. — У тетки здоровая икона висит: «Успенье божьей матери» — в гробу богородица.

— А у нас праздником считали! Какой же тогда праздник?

Степан усмехнулся, присаживаясь на корточки у палисада и закуривая. Для него «успенье» тоже почему-то совмещалось с благоденствием. Успенье-поспенье. Все поспело в огородах, садах, на полях. Успели убрать, успело поспеть, поспело… Ну, кое-что успели, конечно: рожь Беату скосили комбайном — солома накидана кучами до самого моста, ржаной, стойкий дух ее достает до деревни. И зябь пахали, и озимые сеяли. Грибов насушили-насолили — рыжики по мокроте проскочили в посадках. Люська с Валеркой клюквы натаскали — насыпали корыто на горенке.

— Степан, за грыбами-то ходил сегодня? — окликнула Мария.

— Не, я по воскресеньям не хожу. Автобусы вдоль шоссе шеренгой стоят — никакого настроения нету.

— А моя Галька ходила с мальчишкой, по цельной корзинке принесли.

— Ты вот не походишь теперь, — пожалела Марфа. — И как только смирилась — на работу не бегаешь? Бывало, везде передо́м.

— Так и смирилась, — вздохнула Мария. — Конечно, я ничего не скажу, дома хорошо: хоть и не конь, а все ходишь весь день — там подотрешь, тут подотрешь — порядок. Ну, а на работе лучше: на людях хорошо как-то.

— Хорошо, да-да-да.

— Нине Свиридовой предлагали фермой заведывать, да Анатолий и говорит: «Ты не работала никогда там — и не знаешь, за один месяц в могилу сойдешь — и пенсию твою некому будет получать».

— Некому, да-да-да…

— Татьяну тоже звали, — вставил Степан.

— Ну, твою — зови не зови…

— Это что же означает?

— А то…

В этот момент принесла Галя узелок, положила на лавочку. Мария Артемьевна развязала платок, развернула газету, а там в белых смятых бумажках таблетки горстями насыпаны: желтые, розовые, белые, большие и маленькие.

— Во, во у меня, поглядите-ка. Одних лекарств на сколько рублей выпила, — уважительно произнесла Мария. — Да сколько осталось, и еще всю деревню оделяю, как у кого заболит что — даю. Вот эти — от сердца, вот эти — от нервов, а вот эти от чего же? — Она долго вчитывалась в накорябанное карандашом на внутренней стороне.

Степан заглянул, прочел:

— От желудка.

— Вот-вот, Машу Хлебину надысь прохватило — надо бы мне дать ей. А вот эти пью.

— Оротат калия, эуфелин, — снова прочитал Степан.

— Вот и давай их мне, — сказала Марфа, сраженная звучностью лекарственных званий.

— Погоди, девка, ты сперва эту вот — сразу должно помочь. Клади под язык и слушай.

Пока Марфа прислушивалась, Мария Артемьевна вслух думала о себе:

— Да уж, какую бедность пережила, сколько детей вырастила — это мне как приснилось. Теперь пожить хочется, а здоровья нету.

— Нету, да-да.

— Вот и напарничек твой убрался, — сказала вдруг Мария Степану. — Плохо одному, Юрка-то где?

— Юрка ему не товарищ, — не утерпела Марфа. — В город укатил, пиво пить.

— Сударушка его гулять по вечерам на шоссейку что-то не выходит.

— Не выходит, да-да… Да на кой вы ей, ей совсем другой нужон… Уж и не знаю, что теперь Татьяна думает… Степан?

Степан встал, разминая колени, прошелся, налег грудью на штакетник; у его дома, стоявшего наискосок, заливался лаем Астон. Кто-то бегал по огороду — за тыном не видно. Из сада вышла Татьяна, крикнула: «Степан, телка сорвалась, не загоним никак!»

— Гляди, телку не загонит, какая девочка, — глаза у Марфы замаслились. — Она у тебя все под девочку, Степан.

— Отпустило? — спросила Мария.

— Полегчало. Это что за баба такая у него?

— Да ничего баба, неплохая, только в руках у нее маленько не как у людей, — улыбнулась и Мария Артемьевна.

Степана как подкинуло. Надвинул кепку на торчавший нос и стал отряхивать стружки:

— Ладно, я, может, завтра, после работы приду.

— Да ты что, Степан, без тебя справятся!

— Не, не справиться им, здоровая стала, бодучая — десять месяцев.

— Ну ты подумай, какая Танька, что-ничто использует, лишь бы отозвать мужика, — с сердцем сказала Марфа.

Пока шел к дому, и правда, забеспокоился: загоняют телку или она наделает бед — долго ли копытом садануть или рогом. Теперь было видно, как телка, почти вся черная, большая, уже полкоровы, сигала по грядам огромными скачками, то пригибая голову, то взмахивая ею, выгнув хвост прутом — метелка на конце летела вослед. Длинный тощий Валерка в синем тренировочном костюме прыгал вровень с телкой и почти настигал ее, но телка вывертывалась, круто бросала в сторону — и парень оставался сзади. Она же неслась, грозя снести все на пути. С отчаянным лаем выскочил наперерез Астон, отвязанный Татьяной. Сама Татьяна с колом в руках стояла у калитки.

— Давно, наверное, сорвалась, все по усадьбе ходила, — сказала она Степану. — Гляжу — бежит, пуганул кто-нибудь, да вместо ворот в сад вскочила.

Телка с Валеркой и Астоном скрылась за уголом двора, ударившись под яблони, насаженные по другую сторону дома. Степан кинулся за ними, обогнул двор, а телка уже стояла за белым наливом, у тына в углу, где густо разрослась малина. Валерка держал ее, обхватив за толстую шею обеими руками. Он заглядывал в глаза телке, прижимался щекой к голове, снабженной острыми, хотя и прямыми еще, невысоконькими рогами. Нижняя губа у него отвисла от нежности и самодовольства.