Том 3. Письма и дневники - [125]

71. Родным

25 декабря 1841 года

Киреевская Слободка

От души обнимаю вас и поздравляю с нынешним праздником. Я не писал к вам в понедельник, потому что против прежнего обычая теперь и в дилижансовых лошадях уже начали встречаться от времени до времени остановки: в Мценске меня продержали часа три и еще часа два в Отраде, последней станции; а оттого и вместо того, чтобы приехать в Орел в понедельник рано поутру, как рассчитывал, приехал не раньше двух часов. Впрочем, и этого бы не было, если б я не провел в субботу целой ночи в Туле. А мне, когда я приехал в Тулу в субботу в двенадцать часов ночи, пришло в голову остаться ночевать, чтобы поутру сходить к обедне в собор, посмотреть тульских людей, так я и сделал. Собор тульский довольно почтенен, но люди меня не утешили. Кажется, у нас уж везде почтенный стиль наших церквей, и величественные лица древних икон, и звуки колоколов, и вся эта строгая совокупность церковных впечатлений начинают приходить в резкое разногласие с обмелевшими физиономиями прихожан, в которых мода потрясла серьезный строй души и заставила искать впечатлений полегче и повеселее. Во всяком случае надеюсь, что вы обо мне не беспокоились, несмотря на то что не получали письма от понедельника. Дорога была прекрасная до самого Мценска и только от Мценска началась плоха за недостатком снега. Здесь я нашел сюрприз не совсем приятный: меня дожидался землемер с женой и с помощниками в Слободке. Это бы меня не удивило, потому что я ожидал еще найти его здесь, но было ново, что он, рассказавши мне об окончании рубченского межеванья, которое он в самом деле совершил превосходно, стал просить позволения остаться у меня до весны, за дороговизною орловской жизни, а я не нашел в голове никакой благовидной причины ему отказать; и таким образом он остался у меня на шее и с женою, и с помощниками. Вот невыгода большого дома. В другое время это мне было бы ничего, потому что его содержание обойдется недорого и он хороший малый, но именно теперь, когда бы я желал не видеть ни одного человеческого лица, это совсем не кстати. Я объявил ему, по крайней мере, что хочу быть один и что соглашаюсь оставить его только на том условии, чтобы мне запереться в моей половине и чтобы он не дивился, если даже не буду выходить с ним обедать. Попробую, а если это не поможет, то поищу другого средства остаться вне людских физиономий[388]. До сих пор я еще не мог ни за что приняться, потому что приехал в Слободку из Орла в понедельник в ночь, во вторник толковался с землемером, в среду ездил к Василью, который не может выходить, и занимался хозяйственными толками, а нынче побрел к обедне, где архиерей служил от девяти часов до часу, так что я даже не остался слушать проповеди Ефима Андреевича[389]. Завтра поутру еду в Бунино и, возвратившись оттуда, надеюсь приняться за дело.

72. А. А. Елагину

8 февраля 1842 года

Киреевская Слободка

Уведомился я, милый папенька, что у вас уже довольно с давнего времени сделаны для меня образцовые кресла, долженствующие украсить мое степное новоселье. Это такое обстоятельство, за которое я приношу вам мою наичувствительнейшую благодарность, а между тем посылаю подводу, чтобы оные кресла, буде возможно, к себе подвинуть и с благодарностью на оные сесть.

При этом случае не могу не упомянуть еще об одном обстоятельстве, за которое уж позвольте на вас весьма посетовать: вы обещали, в первый раз как будете в Бунине, сами навестить мое новоселье или, по крайней мере, прислать меня уведомить, когда вы будете в Бунине, чтобы нам там встретиться. А вместо того дошло до моего сведения, что вы там были недавно и не только не захотели меня навестить, но даже и не прислали сказать. Я уж думал, не сердитесь ли вы за что-нибудь, но не мог придумать за что, а если так, то, пожалуйста, напишите, за что. Если же не сердитесь, то уведомьте, пожалуйста, скоро ли опять предполагаете быть в Бунине и долго ли еще придется оставаться в тюремном заключении тем несчастным бутылкам рейнвейна и бургонского, которые уже так давно сиротствуют, ожидая, что вы исполните ваше обещание. Это исполнение очень бы меня обрадовало.

Ваш сын Петр Киреевский.

73. Родным

14 июня 1842 года

Москва

Я давно уж собираюсь к вам, но едва ли удастся выехать прежде, чем недели через две али три. Песни мои плыли было хорошо, а несколько дней пошли медленнее, потому что я нянчусь с новым гостем. Я еще, кажется, не писал к вам, что мой дом наполнился гостями. Верхний этаж уж недели три как наполнился дамами, а нижний этаж наполняется кавалерами. Дамами по следующему случаю. У того землемера, что жил у меня в Слободке, умер свояк, живший в Дмитрове и при котором жила его мать. От этого все его семейство осталось на попечении землемера, и он должен был нанять им квартиру в Москве. Узнавши об этом, я просил его жену, которая приезжала за этим на несколько дней в Москву, чтобы их семейство покуда остановилось у меня, по образцу Грекова, впредь до продажи дома. Таким образом и живут у меня наверху дамы, состоящие из матери и молодой вдовицы, обе больные.

Этих, однако ж, мне вовсе не слышно, и я с ними не нянчусь, а нянчусь с приехавшим сюда несколько дней тому назад и переезжающим ко мне Матеевским. Это варшавский профессор, славянский юрист и одна из опор славянского мира, об нем вам подробнее расскажет Василеос. Отменно жаль, что его здесь нет по этому случаю. Матеевский приехал сюда определять сына в университет на юридическое отделение и пробудет еще недели две. Только досадно, что заехал он сюда в такую глухую пору, когда Москва как помелом выметена, и познакомиться ему почти не с кем. Этот человек чрезвычайно интересный, и мне особенно жаль, что нет тут Василеоса.