Том 3. Басни, стихотворения, письма - [4]

А этого у нас искусства не видать!

    Красавицы-сестрицы!

  Не худо бы нам это перенять.

Он, кажется, себя довольно позабавил;

  Авось уйдет, тогда мы тотчас…» Глядь,

Он подлинно ушел и сети им оставил.

«Что ж», говорят они: «и время нам терять?

    Пойдем-ка попытаться!»

Красавицы сошли. Для дорогих гостей

  Разостлано внизу премножество сетей.

  Ну в них они кувыркаться, кататься,

   И кутаться, и завиваться;

  Кричат, визжат — веселье хоть куда!

     Да вот беда,

  Когда пришло из сети выдираться!

   Хозяин между тем стерег

И, видя, что пора, идет к гостям с мешками,

     Они, чтоб наутёк,

  Да уж никто распутаться не мог:

   И всех их побрали руками.

Синица

   Синица на море пустилась;

     Она хвалилась,

    Что хочет море сжечь.

Расславилась тотчас о том по свету речь.

Страх обнял жителей Нептуновой столицы;

    Летят стадами птицы;

А звери из лесов сбегаются смотреть,

Как будет Океан, и жарко ли гореть.

И даже, говорят, на слух молвы крылатой,

  Охотники таскаться по пирам

Из первых с ложками явились к берегам,

  Чтоб похлебать ухи такой богатой,

Какой-де откупщик и самый тароватый

   Не давывал секретарям.

Толпятся: чуду всяк заранее дивится,

Молчит и, на море глаза уставя, ждет;

   Лишь изредка иной шепнет:

  «Вот закипит, вот тотчас загорится!»

   Не тут-то: море не горит.

   Кипит ли хоть? — и не кипит.

И чем же кончились затеи величавы?

Синица со стыдом в-свояси уплыла;

   Наделала Синица славы,

    А море не зажгла.

   Примолвить к речи здесь годится,

  Но ничьего не трогая лица:

   Что делом, не сведя конца,

    Не надобно хвалиться.

Осел

Когда вселенную Юпитер населял

  И заводил различных тварей племя,

  То и Осел тогда на свет попал.

Но с умыслу ль, или, имея дел беремя,

   В такое хлопотливо время

   Тучегонитель оплошал:

А вылился Осел почти как белка мал.

  Осла никто почти не примечал,

Хоть в спеси никому Осел не уступал.

  Ослу хотелось бы повеличаться:

   Но чем? имея рост такой,

   И в свете стыдно показаться.

Пристал к Юпитеру Осел спесивый мой

   И росту стал просить большого.

«Помилуй», говорит: «как можно это снесть?

Львам, барсам и слонам везде такая честь;

  Притом, с великого и до меньшого,

   Всё речь о них лишь да о них;

   За что́ ж к Ослам ты столько лих,

   Что им честей нет никаких,

   И об Ослах никто ни слова?

  А если б ростом я с теленка только был,

То спеси бы со львов и с барсов я посбил,

  И весь бы свет о мне заговорил».

     Что день, то снова

   Осел мой то ж Зевесу пел;

   И до того он надоел,

  Что, наконец, моления ослова

    Послушался Зевес:

  И стал Осел скотиной превеликой;

А сверх того ему такой дан голос дикой,

   Что мой ушастый Геркулес

   Пораспугал-было весь лес.

   «Что́ то за зверь? какого роду?

  Чай, он зубаст? рогов, чай, нет числа?»

Ну только и речей пошло, что про Осла.

Но чем всё кончилось? Не минуло и году,

   Как все узнали, кто Осел:

Осел мой глупостью в пословицу вошел.

   И на Осле уж возят воду.

В породе и в чинах высокость хороша;

Но что в ней прибыли, когда низка душа?

Мартышка и очки

Мартышка к старости слаба глазами стала;

   А у людей она слыхала,

Что это зло еще не так большой руки:

   Лишь стоит завести Очки.

Очков с полдюжины себе она достала;

   Вертит Очками так и сяк:

То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет,

  То их понюхает, то их полижет;

   Очки не действуют никак.

«Тьфу пропасть!» говорит она: «и тот дурак,

   Кто слушает людских всех врак:

   Всё про Очки лишь мне налгали;

   А проку на́-волос нет в них».

  Мартышка тут с досады и с печали

   О камень так хватила их,

   Что только брызги засверкали.

  К несчастью, то ж бывает у людей:

Как ни полезна вещь, — цены не зная ей,

Невежда про нее свой толк всё к худу клонит;

  А ежели невежда познатней,

   Так он ее еще и гонит.

Два голубя

Два Голубя как два родные брата жили,

Друг без друга они не ели и не пили;

Где видишь одного, другой уж, верно, там;

И радость и печаль, всё было пополам.

Не видели они, как время пролетало;

Бывало грустно им, а скучно не бывало.

   Ну, кажется, куда б хотеть

   Или от милой, иль от друга?

Нет, вздумал странствовать один из них — лететь

    Увидеть, осмотреть

   Диковинки земного круга,

Ложь с истиной сличить, поверить быль с молвой.

«Куда ты?» говорит сквозь слез ему другой:

   «Что́ пользы по свету таскаться?

   Иль с другом хочешь ты расстаться?

Бессовестный! когда меня тебе не жаль,

Так вспомни хищных птиц, силки, грозы ужасны,

   И всё, чем странствия опасны!

Хоть подожди весны лететь в такую даль:

Уж я тебя тогда удерживать не буду.

Теперь еще и корм и скуден так, и мал;

   Да, чу! и ворон прокричал:

    Ведь это, верно, к худу.

   Останься дома, милый мой!

   Ну, нам ведь весело с тобой!

Куда ж еще тебе лететь, не разумею;

А я так без тебя совсем осиротею.

Силки, да коршуны, да громы только мне

   Казаться будут и во сне;

Всё стану над тобой бояться я несчастья:

   Чуть тучка лишь над головой,

Я буду говорить: ах! где-то братец мой?

Здоров ли, сыт ли он, укрыт ли от ненастья!»

  Растрогала речь эта Голубка;

Жаль братца, да лететь охота велика:

Она и рассуждать и чувствовать мешает.

«Не плачь, мой милый», так он друга утешает:

«Я на три дня с тобой, не больше, разлучусь.

Всё наскоро в пути замечу на полете,