Том 3. Басни, стихотворения, письма - [2]

     Ну, каково?

Пополнилась ли я?» — «Почти что ничего».—

«Ну, как теперь?» — «Всё то ж». Пыхтела да пыхтела

И кончила моя затейница на том,

   Что, не сравнявшися с Волом,

  С натуги лопнула и — околела.

  Пример такой на свете не один:

И диво ли, когда жить хочет мещанин,

   Как именитый гражданин,

А сошка мелкая, как знатный дворянин.

Разборчивая невеста

Невеста-девушка смышляла жениха:

    Тут нет еще греха,

  Да вот что грех: она была спесива.

Сыщи ей жениха, чтоб был хорош, умен,

И в лентах, и в чести, и молод был бы он

(Красавица была немножко прихотлива):

Ну, чтобы всё имел — кто ж может всё иметь?

    Еще и то заметь,

Чтобы любить ее, а ревновать не сметь.

Хоть чудно, только так была она счастлива,

   Что женихи, как на отбор,

  Презнатные катили к ней на двор.

Но в выборе ее и вкус и мысли тонки:

Такие женихи другим невестам клад,

    А ей они на взгляд

   Не женихи, а женишонки!

Ну, как ей выбирать из этих женихов?

  Тот не в чинах, другой без орденов;

А тот бы и в чинах, да жаль, карманы пусты;

   То нос широк, то брови густы;

    Тут этак, там не так;

Ну, не прийдет никто по мысли ей никак.

Посмолкли женихи, годка два перепали;

   Другие новых свах заслали:

Да только женихи середней уж руки.

    «Какие простаки»

Твердит красавица: «по них ли я невеста?

  Ну, право, их затеи не у места!

   И не таких я женихов

С двора с поклоном проводила;

   Пойду ль я за кого из этих чудаков?

Как будто б я себя замужством торопила,

Мне жизнь девическа ничуть не тяжела:

День весела, и ночь я, право, сплю спокойно:

Так замуж кинуться ничуть мне не пристойно».

   Толпа и эта уплыла.

   Потом, отказы слыша те же,

Уж стали женихи навертываться реже.

     Проходит год,

     Никто нейдет;

Еще минул годок, еще уплыл год целой:

    К ней свах никто не шлет.

Вот наша девушка уж стала девой зрелой.

   Зачнет считать своих подруг

   (А ей считать, большой досуг):

Та замужем давно, другую сговорили;

   Ее как будто позабыли.

  Закралась грусть в красавицыну грудь.

Посмотришь: зеркало докладывать ей стало,

   Что каждый день, а что-нибудь

Из прелестей ее лихое время крало.

Сперва румянца нет; там живости в глазах;

Умильны ямочки пропали на щеках;

Веселость, резвости как будто ускользнули;

Там волоска два-три седые проглянули:

    Беда со всех сторон!

Бывало, без нее собранье не прелестно;

От пленников ее вкруг ней бывало тесно:

А ныне, ах! ее зовут уж на бостон!

Вот тут спесивица переменяет тон.

Рассудок ей велит замужством торопиться:

   Перестает она гордиться.

Как косо на мужчин девица ни глядит,

А сердце ей за нас всегда свое твердит.

  Чтоб в одиночестве не кончить веку,

Красавица, пока совсем не отцвела,

За первого, кто к ней присватался, пошла:

   И рада, рада уж была,

    Что вышла за калеку.

Парнас

Когда из Греции вон выгнали богов

И по мирянам их делить поместья стали[1],

Кому-то и Парнас тогда отмежевали;

Хозяин новый стал пасти на нем Ослов

   Ослы, не знаю как-то, знали,

   Что прежде Музы тут живали,

   И говорят: «Недаром нас

    Пригнали на Парнас:

   Знать, Музы свету надоели,

   И хочет он, чтоб мы здесь пели»

«Смотрите же», кричит один: «не унывай!

  Я затяну, а вы не отставай!

    Друзья, робеть не надо!

    Прославим наше стадо,

   И громче девяти сестер^*

Подымем музыку и свой составим хор!

А чтобы нашего не сбили с толку братства,

То заведем такой порядок мы у нас:

Коль нет в чьем голосе ослиного приятства,

   Не принимать тех на Парнас».

   Одобрили Ослы ослово

   Красно-хитро-сплетенно слово:

И новый хор певцов такую дичь занес,

   Как будто тронулся обоз,

В котором тысяча немазанных колес.

Но чем окончилось разно-красиво пенье?

   Хозяин, потеряв терпенье,

   Их всех загнал с Парнаса в хлев.

  Мне хочется, невеждам не во гнев,

  Весьма старинное напомнить мненье:

   Что если голова пуста,

То голове ума не придадут места.

Оракул

В каком-то капище был деревянный бог,

И стал он говорить пророчески ответы

   И мудрые давать советы.

   За то, от головы до ног

   Обвешан и сребром и златом,

   Стоял в наряде пребогатом,

Завален жертвами, мольбами заглушен

   И фимиамом задушен.

   В Оракула все верят слепо;

   Как вдруг, — о чудо, о позор!—

   Заговорил Оракул вздор:

  Стал отвечать нескладно и нелепо;

  И кто к нему зачем ни подойдет,

  Оракул наш что молвит, то соврет;

   Ну так, что всякий дивовался,

  Куда пророческий в нем дар девался!

     А дело в том,

Что идол был пустой и саживались в нем

    Жрецы вещать мирянам.

      И так,

Пока был умный жрец, кумир не путал врак;

   А как засел в него дурак,

   То идол стал болван-болваном.

   Я слышал — правда ль? — будто встарь

    Судей таких видали,

  Которые весьма умны бывали,

  Пока у них был умный секретарь.

Василек

   В глуши расцветший Василек

Вдруг захирел, завял почти до половины,

  И, голову склоня на стебелек,

   Уныло ждал своей кончины;

Зефиру между тем он жалобно шептал:

  «Ах, если бы скорее день настал,

И солнце красное поля здесь осветило,

Быть может, и меня оно бы оживило?» —

    «Уж как ты прост, мой друг!»

   Ему сказал, вблизи копаясь, жук:

«Неужли солнышку лишь только и заботы,

Чтобы смотреть, как ты растешь,

   И вянешь ты, или цветешь?

Поверь, что у него ни время, ни охоты

     На это нет.