Том 1. Стихотворения, 1939–1961 - [24]

Русая или, скорее, крашеная

Понимает: служба будет страшная.

Денег много и дают — вперед.

Вздрагивая, девушка берет.

На спине гостиничной кровати

Голый, словно банщик, купидон.

— Раздевайтесь. Глаз не закрывайте, —

Говорит понуро капитан.

— Так ложитесь. Руки — так сложите.

Голову на руки положите.

— Русский понимаешь? — Мало очень.

— Очень мало — вот как говорят.

Черные испуганные очи

Из-под черной челки не глядят.

— Мы сейчас обсудим все толково.

Если не поймете — не беда.

Ваше дело — не забыть два слова:

Слово «нет» и слово «никогда».

Что я ни спрошу у вас, в ответ

Говорите: «никогда» и «нет».

Белый снег всю ночь валом валит,

Только на рассвете затихает.

Слышно, как газеты выкликает

Под окном горластый инвалид.

Слишком любопытный половой,

Приникая к щелке головой,

Снова,

Снова,

Снова

             слышит ворох

Всяких звуков, шарканье и шорох,

Возгласы, названия газет

И слова, не разберет которых —

Слово «никогда» и слово «нет».

«Пред наших танков трепеща судом…»

Пред наших танков трепеща судом,

Навстречу их колоннам подходящим

Горожане города Содом

Единственного праведника тащат.

Непризнанный отечеством пророк,

Глас, вопиющий без толку в пустыне,

Изломанный и вдоль, и поперек,—

Глядит на нас глазницами пустыми.

В гестапо бьют в челюсть. В живот.

В молодость. В принципы. В совесть.

Низводят чистоту до нечистот.

Вгоняют человеческое в псовость.

С какой закономерностью он выжил!

Как много в нем осталось от него!

Как из него большевика не выжал,

Не выбил лагерь многогодовой!

Стихает гул. Смолкают разговоры.

Город ожидают приговоры.

Вот он приподнялся на локтях,

Вот шепчет по-немецки и по-русски:

Ломайте! Перестраивайте! Рушьте!

Здесь нечему стоять! Здесь все не так!

ДОМОЙ

То ли дождь, то ли снег,

То ли шел, то ли нет,

То морозило,

То моросило.

Вот в какую погоду,

Поближе к весне,

Мы вернулись до дому,

В Россию.

Талый снег у разбитых перронов —

Грязный снег, мятый снег, черный снег —

Почему-то обидел нас всех,

Чем-то давним

                     и горестным тронув.

Вот он, дома родного порог, —

Завершенье дорог,

Новой жизни начало!

Мы, как лодки,

                          вернулись к причалу.

Что ты стелешься над пожарищем?

Что не вьешься над белой трубой?

Дым отечества?

                       Ты — другой,

Не такого мы ждали, товарищи.

Постояв, поглядев, помолчав,

Разошлись по вагонам солдаты,

Разобрали кирки и лопаты

И, покуда держали состав,

Так же молча, так же сердито

Расчищали перрон и пути —

Те пути, что войною забиты,

Те пути,

              по которым идти.

ФОТОГРАФИИ КАРТИН, СОЖЖЕННЫХ ОККУПАНТАМИ

На выставке, что привезли поляки,

Пируют радуга и красота,

Зеленые весенние полянки,

Нескошенного луга пестрота,

Все краски, все оттенки, все цвета!

А я стоял пред черной, как смола —

Черней смолы! — у черной, как пожарище —

Перед картиной польского товарища,

Что на костер, как человек, взошла.

Их много, черных пятен на стене,

Сухих, фотографических теней,

Миниатюр и фресок двухсаженных,

Замазанных, изрезанных, сожженных,

Замученных за красный флаг на них,

За то, что в них свобода, труд и Польша,

За то, что справедливее и больше

Они картин оставленных иных.

Среди поляков и среди полотен

Враг — лучших, самых смелых выбирал.

Но подвиг живописцев — не бесплоден

И никогда бесплоден не бывал:

Девчонки, что глаза платочком трут,

И парни — те, что кулаки сжимают,

Здесь, у холстов обугленных, мечтают,

Что если будет враг ценить их труд —

Пускай сожжет. Пускай — не оставляет.

«Туристам показываю показательное…»

Туристам показываю показательное:

Полную чашу, пустую тюрьму.

Они проходят, как по касательной,

Почти не притрагиваясь ни к чему.

Я все ожидаю, что иностранцев

Поручат мне: показать, объяснить.

В этом случае — рад стараться.

Вот она, путеводная нить.

Хотите, представлю вас инвалидам,

Которые в зной, мороз, дожди

Сидят на панели с бодрым видом,

Кричат проходящим: «Не обойди!»

Вы их заснимете. Нет, обойдете.

Вам будет стыдно в глаза смотреть,

Навек погасшие в фашистском доте,

На тело, обрубленное на треть.

Хотите, я покажу вам села,

Где нет старожилов — одни новоселы?

Все, от ребенка до старика,

Погибли, прикрывая вашу Америку,

Пока вы раскачивались и пока

Отчаливали от берега.

Хотите, я покажу вам негров?

С каким самочувствием увидите вы

Бывших рабов,

                     будущих инженеров.

Хотите их снять на фоне Москвы?

И мне не нравятся нежные виды,

Что вам демонстрируют наши гиды.

Ну что же! Я времени не терял.

Берите, хватайте без всякой обиды

Подготовленный материал.

«Пристальность пытливую не пряча…»

Пристальность пытливую не пряча,

С диким любопытством посмотрел

На меня

             угрюмый самострел.

Посмотрел, словно решал задачу.

Кто я — дознаватель, офицер?

Что дознаю, как расследую?

Допущу его ходить по свету я

Или переправлю под прицел?

Кто я — злейший враг иль первый друг

Для него, преступника, отверженца?

То ли девять грамм ему отвешено,

То ли обойдется вдруг?

Говорит какие-то слова

И в глаза мне смотрит,

Взгляд мой ловит,

Смотрит так, что в сердце ломит

И кружится голова.

Говорю какие-то слова

И гляжу совсем не так, как следует.

Ни к чему мне страшные права:

Дознаваться или же расследовать.

«Я судил людей и знаю точно…»

Я судил людей и знаю точно,

Что судить людей совсем не сложно, —