Том 1. Стихотворения, 1939–1961 - [23]

Второй, жилой этаж стоял.

Все только музыки касалось —

Одной мелодии нагой,

И даже дом, как мне казалось,

Притопывает в такт ногой.

Он был проезжею дорогой —

Веселой, грязной и широкой,

Открытой настежь целый день

Для прущих к музыке людей.

Я помню их литые спины

И не забуду до конца

Замах рублевый кузнеца

Над белой костью пианино.

Как будто бы земля сама

На склоне лет брала уроки,

Гремели из дому грома́,

Певцы ревели, как пророки.

А наш второй этаж, жилой,

Оглохнув от того вокала,

Лежал бесшумною золой

Над красным пламенем вулкана.

БЛУДНЫЙ СЫН

Истощенный нуждой,

Истомленный трудом,

Блудный сын возвращается в отческий дом

И стучится в окно осторожно.

— Можно?

— Сын мой! Единственный! Можно!

Можно все. Лобызай, если хочешь, отца,

Обгрызай духовитые кости тельца.

Как приятно, что ты возвратился!

Ты б остался, сынок, и смирился.—

Сын губу утирает густой бородой,

Поедает тельца,

Запивает водой,

Аж на лбу блещет капелька пота

От такой непривычной работы.

Вот он съел, сколько смог.

Вот он в спальню прошел,

Спит на чистой постели.

Ему — хорошо!

И встает.

И свой посох находит.

И, ни с кем не прощаясь, уходит.

С НАШЕЙ УЛИЦЫ

Не то чтобы попросту шлюха,

Не то чтоб со всеми подряд,

Но все-таки тихо и глухо

Плохое о ней говорят.

Но вот она замуж решает,

Бросает гулять наконец

И в муках ребенка рожает —

Белесого,

                точно отец.

Как будто бы

                        содою с мылом,

Как будто отребья сняла,

Она отряхнула и смыла

Все то, чем была и слыла.

Гордясь красотою жестокой,

Она по бульвару идет,

А рядышком

                    муж синеокий

Блондина-ребенка несет.

Злорадный, бывалый, прожженный

И хитрый

             бульвар

                         приуныл:

То сын ее,

                в муках рожденный,

Ее от обид заслонил.

ПАМЯТИ ТОВАРИЩА

Перед войной я написал подвал

Про книжицу поэта-ленинградца

И доказал, что, если разобраться,

Певец довольно скучно напевал.

Я сдал статью и позабыл об этом,

За новую статью был взяться рад.

Но через день бомбили Ленинград —

И автор книжки сделался поэтом.

Все то, что он в балладах обещал,

Чему в стихах своих трескучих клялся,

Он выполнил — боролся, и сражался,

И смертью храбрых, как предвидел, пал.

Как хорошо, что был редактор зол

И мой подвал крестами переметил

И что товарищ, павший,

                                   перед смертью

Его,

        скрипя зубами,

                                      не прочел.

«Музыка на вокзале…»

Музыка на вокзале,

Играющая для всех:

Чтоб мимоездом взяли

Плач на память

                          и смех.

Многим ты послужила,

Начатая давно,

Песенка для пассажиров,

Выглянувших в окно.

Диктор какой-то нудный

Рядом с тобою живет:

Еже-почти-минутно

Режет тебя и рвет.

Все же в транзитном зале

Слушают не дыша.

Музыка на вокзале!

Значит, ты хороша.

Значит, гудки не мешают

Песне греметь с утра.

Музыка, ты большая.

Музыка, ты добра.

Не уставай, работай!

Век тебя слушать готов.

Словно море у борта —

Музыка вдоль поездов.

«Толпа на Театральной площади…»

Толпа на Театральной площади.

Вокруг столичный люд шумит.

Над ней четыре мощных лошади,

Пред ней экскурсовод стоит.

У Белорусского и Курского

Смотреть Москву за пять рублей

Их собирали на экскурсию —

Командировочных людей.

Я вижу пиджаки стандартные —

Фасон двуборт и одноборт,

Косоворотки аккуратные,

Косынки тоже первый сорт.

И старые и малолетние

Глядят на бронзу и гранит, —

То с горделивым удивлением

Россия на себя глядит.

Она копила, экономила,

Она вприглядку чай пила,

Чтоб выросли заводы новые,

Громады стали и стекла.

И нету робости и зависти

У этой вот России к той,

И та Россия этой нравится

Своей высокой красотой.

Задрав башку и тщетно силясь

Запомнить каждый новый вид,

Стоит хозяин и кормилец,

На дело рук своих

                                глядит.

Стихи, не вошедшие в книгу **

«У офицеров было много планов…»

У офицеров было много планов,

Но в дымных и холодных блиндажах

Мы говорили не о самом главном,

Мечтали о деталях, мелочах, —

Нет, не о том, за что сгорают танки

И движутся вперед, пока сгорят,

И не о том, о чем молчат в атаке, —

О том, о чем за водкой говорят!

Нам было мило, весело и странно,

Следя коптилки трепетную тень,

Воображать все люстры ресторана

Московского!

                      В тот первый мира день

Все были живы. Все здоровы были.

Все было так, как следовало быть,

И даже тот, которого убили,

Пришел сюда,

                           чтоб с нами водку пить.

Официант нес пиво и жаркое

И все, что мы в грядущем захотим,

А музыка играла —

                            что такое?—

О том, как мы в блиндажике сидим,

Как бьет в накат свинцовый дождик частый,

Как рядом ходит орудийный гром,

А мы сидим и говорим о счастье.

О счастье в мелочах. Не в основном.

БУХАРЕСТ

Капитан уехал за женой

В тихий городок освобожденный,

В маленький, запущенный, ржаной,

В деревянный, а теперь сожженный.

На прощанье допоздна сидели,

Карточки глядели.

Пели. Рассказывали сны.

Раньше месяца на три недели

Капитан вернулся — без жены.

Пироги, что повара пекли —

Выбросить велит он поскорее,

И меняет мятые рубли

На хрустящие, как сахар, леи.

Белый снег валит над Бухарестом.

Проститутки мерзнут по подъездам.

Черноватых девушек расспрашивая,

Ищет он, шатаясь день-деньской,

Русую или хотя бы крашеную,

Но глаза чтоб серые, с тоской.