Толедские виллы - [71]

И вот однажды ночью — безлунной и темной, а потому подходящей для бегства, — когда отец и братья находились в трех лигах от Барселоны, уже с неделю развлекаясь охотой, любимой потехой дворянства, я, покинув отчий дом тайком от враждебных мне слуг, очутилась в объятьях моего возлюбленного и на крупе его лошади. Мы помчались по дороге, надеясь, что солнце не озарит наши лица, пока их не увидит некий друг дона Далмао, кабальеро, которому у подножья Ампурданских гор[109] принадлежат поместье и дом, вернее, крепость, служащая защитой от недругов. Слушая нежные утешения возлюбленного, я позабыла о терзаниях страха и неудобствах дороги, мы уже проехали четыре или пять лиг, как вдруг на опушке леса на нас напали мой отец и братья, которым донес о приготовлениях к бегству слуга дона Далмао, двойной шпион, знавший все наши тайны, — он поспешил туда, где находились мои родичи, и известил их так своевременно, что они успели перехватить нас в пути и выстрелом из аркебуза ранили моего супруга, — он упал наземь, издав предсмертный стон и воскликнув: «О, моя Дионисия, меня убили!» Тогда я соскочила с лошади, но один из братьев крепко схватил меня за волосы и приказал слугам посадить меня на его лошадь. Я была доставлена в расположенный неподалеку замок, родичи решили закопать меня живьем в роще, его окружавшей, жестокие заступы уже рыли мне могилу. Но по воле небес, в суматохе и беготне исполнители ужасного приговора оставили без присмотра зажженный факел, от него занялась куча лежавших у дома срубленных сухих сосен, огонь по торчащим ветвям подобрался к окнам, мог загореться дом, и все эти негодяи ринулись спасать его, а я — спасать себя, ибо в этот миг меня оставили одну и ворота открытыми; выходили они в густой бор, я побежала, не разбирая дороги, через лесную чащу, пытаясь спасти то, что мне стало ненавистно, — свою жизнь; а на что она была мне, когда я думала, что супруг мой ее лишился! Тогда-то мимо меня проехал этот кабальеро, и я, уповая на его учтивость и благородство, слезами своими пробудила в нем участие — неоценимое, как вы сами убедились, — сама же осталась в неоплатном долгу, ибо чем можно заплатить за спасение моего возлюбленного, моей жизни и свободы, которая отныне — сверх того, что принадлежит дону Далмао, — будет посвящена моему избавителю.

Я только хотел поблагодарить в ответ, как дон Гарсеран, опередив меня, сказал:

— · А я вот сам вознаградил себя за оказанную вам, прекрасная Дионисия, услугу — удовольствием, что защитил вашего возлюбленного и таким образом свершил месть, досадив своему заклятому врагу, а вашему, прелестная дама, отцу, и вырвал у него из рук дона Далмао, когда ваши братья, как вы рассказывали, увозили вас и на прощанье хотели еще умножить раны своей жертвы. Предупрежденный соглядатаями — когда ищешь мести, без них не обойтись, — что ваши родичи охотятся в этом лесу, я следил за отцом вашим и только выжидал удобного случая, чтобы обрушить на него свою ярость. Подоспел я вовремя, людей у меня было больше, мы вынудили врага отступить, а дона Далмао я взял к себе в дом, где богу угодно было избавить его от опасности; хотя пуля пронзила ему бедро, а удар кинжала ранил левую руку, кости не затронуты, и обе раны, на вид такие ужасные, не грозят его жизни. Глядя на вас, он уже почти выздоровел, меж тем как вы, сеньора, хоть счастливы, но устали, а эти кабальеро наверняка хотят есть. Итак, пойдемте ужинать, забудьте на время ваши тревоги, а завтра мы обсудим, как всем вам действовать дальше.

Так мы и поступили, ужин, разумеется, был превосходный. Затем легли спать, а когда с восходом солнца начался день, начались и новые события, о которых, если вы не устали слушать, я расскажу.

Влюбленный Марко Антонио был чрезвычайно удручен тем, что через два дня истекает назначенный его дамой срок ее похищения: не думая о препятствиях и опасностях, он порывался исполнить свое слово и желание, не удержи я его, пообещав отправиться к Эстеле и успокоить ее. Все одобрили мое решение, и как только рассвело, я уехал, сказав, что вернусь через три дня либо с дамой (коль она поверит письму, которое послал со мною ее возлюбленный), либо один, узнав ее волю и распоряжения насчет дальнейшего. Марко Антонио дал мне свое дорожное платье, весьма изящное и богатое, дон Гарсеран, чья щедрость и приязнь ко мне не знали границ, — коня и слугу, дорога была не дальняя, не больше семи лиг, и в десять вечера я уже въезжал в каталонскую столицу, тревожась о Каррильо, которого, как помните, я послал купить съестного и одежду на башмачные деньги и о котором не сумел ничего узнать из-за всех этих бурных событий. Я переночевал в гостинице, утром разыскал дом Эстелы, куда мне предстояло явиться ночью, а оставшееся время провел в мечтах о моей Лисиде, ибо никакие треволнения не могли меня отвлечь от этого постоянного предмета моих дум. Но вот на Сеу[110] пробило час ночи, я отправился на уже известную мне улицу, убедился, что она пуста, и постучал в окно условным стуком, как наказал Марко Антонио. Но едва я это сделал, как из двух соседних домов выбежали человек шесть-семь с кремневыми ружьями; они окружили меня, приставили дула к моей груди и пригрозили, что застрелят, если не сдамся. Я покорился — сопротивляться было безумием, ведь я был безоружен и один против многих. Меня повели в дом Эстелы, ввели в комнату, где горело множество свечей, — совершенно излишних при ослепительно сиявшей красоте перепуганной дамы. Оказалось, что ее беспечность навела одного из ее братьев на мысль порыться — без ее ведома — у нее в секретере, что он и сделал; взял там кое-какие драгоценности, которыми собирался оплатить карточные долги, а заодно ему попались письма Марко Антонио, из которых он узнал об их взаимной любви и решении бежать. Тотчас он сообщил об этом отцу, Эстеле предъявили письма, ей пришлось во всем сознаться. Навели справки в гостинице, где проживал Марко Антонио, обнаружили, что его там нет, и, начав поиски, узнали от неаполитанских купцов о его звании, состоятельности и знатности — все полностью совпадало со сведениями, сообщенными барселонским властям его врагом Просперо, требовавшим ареста. Возможность заполучить столь выгодного и именитого зятя смягчила гнев отца, тем более что покамест, как он убедился, его чести не было нанесено ущерба. Итак, Эстеле простили ее опрометчивое решение и стали ждать назначенной ночи, приготовившись, когда влюбленный явится, захватить его врасплох и вынудить к тому, что так легко обещают, ожидая свершения желаний, и так неохотно исполняют, добившись обладания.