Тихий тиран - [47]

Он провел рукой по бедному больничному одеялу, от пояса к ногам и вдруг отпрянул — ужаснулся… Толстый, тугой жгут ощутил он под одеялом — там, где не было у Нины ноги. Толстый тугой жгут — валик из халата и полотенца, наверное… Из чего же еще могла она соорудить. «Для самоутверждения… Или — для меня… Но пусть! Так надо!»

Тихо сидел хирург Колодников, уткнувшись некрасивым, измятым лицом в ладони. Не в первый раз плакал он, без слез, по временам вздрагивая всем телом и кусая губы, но никогда это не было так приятно, так облегчающе, так просто. А Нина гладила его по нестриженым, спутанным волосам и все понимала… Все прощала.

Шла ночь над городом. Пошатывалась, поскрипывала снегом под ногами припозднившихся пешеходов. Тревожная, неуютная тишина сковала коридоры, площадки и лестничные пролеты больничного здания. И тихо-тихо было в палате с кремовыми просвечивающими шторами… А на клеенчатой кушетке в коридоре спала, похрапывая, санитарка Глафира Степановна. Один глаз у нее был приоткрыт и смотрел на мир бдительно и благосклонно, как всегда.

18

Когда люди счастливы — элементарно, житейски счастливы, — обычно не возникает неодолимой потребности ни в дневниковых записях, ни в сочинении стихов, ни даже в обычной беседе-исповеди… Это все необходимо человеку в моменты кризисные: во время излома, неуверенности, тоски или обиды.

А Гаранина была именно счастлива, впервые за многие годы счастлива таким обычным и все же таким редкостным и далеко не всем знакомым счастьем любимой и любящей женщины. И только это посещение, это диссонирующее с ее состоянием ощущение от визита в семью смазчика Сидорова, вернуло ее к дневнику.

«Нашла, наконец, эту семью. Комната в старом еще, видимо, купеческом доме. Ветхие стены, сыпавшаяся от сырости штукатурка. За окном бесчисленные переплетения путей товарной станции. Свистки маневрового паровозика, низкие басы тепловозов, лязг буферов.

В нише у двери — что-то вроде топчана. На стене — открытки веером: кошечки, рыночные раскрашенные красотки начала века, сердца, похожие на подушечки для иголок. Женщина в халате — желтоволосая, морщинистая. Курит и кормит грудью ребенка.

Девушка лет пятнадцати, с фиолетовыми, нарисованными губами, в прозрачной блузке с оборочками, взбивала волосы перед зеркалом, вделанным в дверцу фанерного шкафа. В дверь без стука просунулся какой-то парень:

— Лидка!.. Я жду, жду…

Она забегала, схватила чулки, растянула на пальцах — проверить, не рваные ли?

— Не трожь чулки, стерва, — это мать ей. — Заработай сначала!

Меня передернула эта грубость, наверное, и женщина это заметила — перекинула папиросу движением губ в другой угол рта, усмехнулась:

— А вы, собственно, кто будете?.. Из школы или общественность?

А я, собственно, никто. Я врач, лицо сугубо частное. Что ей сказать?.. Сказала, что по поручению, из исполкома, а сама все смотрела на нее — и кричать хотелось: зачем рожала, милая?.. Ведь нельзя тебе рожать: прокурилась насквозь, опустилась. Любишь-то небось только спьяну… Не надо было, милая! Не надо!

Господи, зачем только я разыскала их! Лучше бы не видеть, не знать… А теперь — все. Теперь не забыть, не вычеркнуть. Спасать надо… А как?

Новорожденную прикрепить к пункту питания: будут доставлять домой… И сестру, сестру надо, чтоб навещала. Контроль, постоянный контроль.

Старшая — Лидия — бросила школу. Не работает. Боюсь, что у нее не все благополучно с психикой. Что-то надо предпринять через детскую комнату милиции… А теперь — жилье. Пока не добьюсь квартиры для них, нечего и думать о серьезной профилактике и лечении.

Отца так и не дождалась. Уходя, в темном тамбуре задела ногой целую батарею разнокалиберных бутылок. Услышала из комнаты:

— Лидка!.. Бутылки не забудь сдать. Придет — орать будет».

«Недавно была на партийно-хозяйственном активе. Выступал первый секретарь обкома Фирсов. Сделал доклад на полтора часа, «без бумажки», называл цифры по памяти. Такие выступления мне нравятся, но можно бы и покороче, поделовитей. Не выдержала, послала ему записку: «Почему до сих пор жители пристанционного района, имеющие ходатайства поликлиники № 10, не могут получить ордера на новые квартиры?»

Записку прочитал, положил среди прочих. Я огорчилась, подумала, что не станет отвечать — жилищный вопрос! От него все руководители бегают, как от чумной бациллы.

Фирсов и в самом деле не стал отвечать. Сделал другое. Попросил подняться руководителей различных служб быта и культуры района, находящихся в зале, и выйти на сцену. Принесли дополнительные стулья, и все эти товарищи сели позади президиума. Затем Игнатьев начал зачитывать записки, одну за другой, и передавать их соответствующим руководителям с просьбой немедленно дать исчерпывающий ответ на каждый вопрос.

Что началось в зале! Зааплодировали, засмеялись, зашушукались.

Дошла очередь и до моей записки.

— Прошу вас, товарищ Клепанов, — сказал Фирсов, — ответьте участковому врачу Гараниной, почему до сих пор не получили ордера на квартиры граждане, имеющие на это первоочередное право?

Тот встал, поправил галстук и невнятно произнес:

— Мне необходимо навести справки… Пускай товарищ Гаранина придет в отдел по учету и распределению жилплощади.